Прекрасно срепетированы массовые движения учениц, одновременно вскидывавших то руку, то ногу, идеальная бессодержательность этих движений и прямизна произвела на публику впечатление ошеломляющего отдыха… после малокровных «босоножек»…
Один, два танца, впрочем, Гюрджиев мог бы уступить Тамаре Грузинской: имитацию бабочек и еще что-то воинственное!..
Нам совершенно неважно знать, что Гюрджиев изучал священные танцы Востока! Это его дело!
Надо просто ходить на голове и по воздуху! Остальное приложится.
Рекорд нежности*
Ранние годы поэта2, его детство никого не касаются. Известно только, что тогда был необычайно красив. В отрочестве он окончил Тифлисскую гимназию, в юности Петербургский университет по юридическому факультету, а молодые годы провел между Кавказом, Петербургом, Москвой и Парижем, где выступал публично с лекциями, чтением чужих стихов и просто так.
Общие знакомые передают анекдоты о «Школе Поцелуев» открытой будто-бы Ильей где-то на севере, говорят о блестящей речи, произнесенной им в Кисловодске, кутежах, о распутстве, дерзости и о веселом нраве добродушного, эгоистичного, сухого, сентиментального, сдержанного, запальчивого и преступного молодого человека.
Вызывая в людях не только уважение, презрение, злость, но и участие, Илья много слышал полезных наставлений от родственников и друзей, которые всегда чувствовали, что юноша пойдет далеко.
Молодой человек слышал всех и все наставления исполнял, уделяя каждому неделю, месяц или год. Но в то же время, без всякого признания, – по собственной доброй воле – Илья стал поэтом. Это случилось давно, и обнаружилось в прошлом году, когда в Тифлисе выскочила оранжевая блоха3 – первая книга поэта, – «янко круль албанскай».
Кинематографический снимок всех звуков, которые слышали и хотел бы слышать Илья в течение 20 с лишним лет!
Увертюра к дальнейшим драмам поэта что теперь вышли и печатаются.
Все людские пороки растянуты в «янке» до предела:
Стяжательство янко ловит нелюбимую блоху и пишет на ней «собственность янки»
Нищество
и отсутствие
пола – «янко ано в брюках с чюжова пличя абута новым времиним»
Трусость – «папася мамася», «анаванёй двуной»,
глупость
и гордыня – «ае бие бие бао биу баэ».
Сюжет простой: проходимец янко набрел на каких-то разбойников, которые в это время ссорились. Как человек совершенно посторонний и безличный, – янко приневолен быть королем. Он боится. Его приклеивают к трону синдетиконом, янко пробует оторваться, ему помогает в этом какой то немец ыренталь: оба кричать «вада», но воды нет и янко падает под ножем разбойников, испукая, «фью». Вот и все. Это сюжет для вертепа, или театра марионеток.
Можно видеть тут 19 век России.
Гадчино4, дубовый буфет и Серафима Саровского5.
Голос Ильи Зданевича слышен в «янке» достаточно хорошо, видна и постановка его на букву «ы», что позволяет легко брать верхнее «й»:
«албанскай изык с русским
идет от ывонного»
«ывонный» язык открывает все чисто русские возможности, которые в «янке» однако не использованы: там нет ни одной женщины, ни одного «ьо», – ни капли влаги.
Необыкновенная сухость словесной фактуры, твердая бумага и обложка цвета окаменелой желчи, – заставили многих принять Илью Зданевича как академиста и бюрократа.
Поэт разделил судьбу своего героя: ему нехватило воды! Температура 41°!
Твердый нос! Зданевич ищет душевную мягкость (слюни любви): так образовался позыв к анальной эротике! Заболевает брюшным тифом! Пишет новую драму – «асел напракат»6 – компрес из женщины, который молитвенно прикладывается без разбора, то к жениху «А», то к «Б», то просто, по ошибке, – к ослу.
Все неприлично любовные слова в безпричинном восторге юлят, ются, вокают, сяют, переслюняя самого юснаго7 поэта Велемира Хлебникова:
напЯляя клЮсь яслюслЯйка вбильЕ пиизЯти
ибУнькубунь кЕю халЯвай пЕк
иффЯфсы цвиЮтью унАбн лЮпь
гяенЯй талЕстис мавзЕпит казЮку качЮчь
разивАю юпАпяк фЕйки падвЯски
зОхна
кОялик липИть блЯ рЮши пыжЫ
мЕдик нЕи фафлюфЮк лЯп алюмИний
Абъюбясь хЕи мЯкоть яЕю Ефь
лЕюнь юпфЯк
маютьгА звИ тЕтять ммЕ
пьЯпянь
. . . . . . . . . .
Рекорд нежности поставил Илья Зданевич, сияя от удовольствия!
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
В третей драме цикла «аслаабличья» («остраф пасхи»8) превращение осла в человека более решительное: хозяин говорит о действующих лицах «острафа пасхи» почти ласково: «Купец парядочный асел ваяц таво пущы две с палавинкай каминых бабы тожы дрянь».
Очень веселая драма: все умирают и все воскресают – период… месячны!!!
Две с ½ бабы (характеристика) – первая – мать припудренная землей; грим старухи. Вторая – своячница с истерикой в ванной комнате.
Половинка – просто ѣ!
И самые милые слова ваяца обращены к половинке:
«лёся
лёжная лупанька
ланя»
Это соловьиная трель (буквы ч, ш, щ, ц, с, ф, х, з, – передают плотские чувства: чесать, нежить, щупать, щекотать…)
Голос «палавинки» в оркестре баб самый простой:
Она тоже любит шипящие звуки: чья, бзыпызы!