Собор

Открылись ворота, и вышел к Махно представитель черного заводского люда. Руки — как из железа кованы. Идет горновой меж лошадьми, выбирает для себя гривача. Какого за шею придавит, тот так и упадет. Всех перепробовал, и ни один не устоял.

— Видишь, батьку Махно, нет у тебя коня мне под стать…

И с той поры пошли отсюда, с этого завода, гулять по Украине бронепоезда. На одном из них был партизан Железняк. А на другом, может соседнем, — Баглай-горновой, сыны которого и сейчас на Зачеплянке живут.

Утром того дня Елька ворота заводские разглядывала. Те самые, которые Миколу каждое утро пропускали на завод, в цех. Из этих же ворот легла потом ему дорога в институт. Контрактованный студент, он после защиты диплома опять вернется сюда, войдет через заводскую проходную, наденет синюю спецовку инженера, и уже, наверное, на всю жизнь.

Осуществляя давно задуманное, зашла Елька в то утро в заводоуправление, нервно постучала в окошечко, куда, видно, многие стучали и до нее, — локтями вытерто углубление в карнизе. Лоснящийся череп за оконцем увидела, глаза сизые…

— Примите! На самую тяжелую работу! Где в противогазах, где с кайлами на рельсах… Документов у меня нет, но девять классов образования… Возьмите!

Со вниманием выслушаны были ее горячие мольбы. Потом услыхала спокойное:

— У нас, девушка, двадцать пять тысяч работает. И ни одного — просто с улицы, чтобы без трудкнижки, без документов, ясно?

Пристыженная, отпрянула от окна с таким чувством, будто хотела кого-то обмануть. Так тебе и надо. За твой несносный характер, за промахи, за необдуманные шаги… Не верят тебе! Если уж не посмела сказать правду любимому, то и все теперь будут смотреть на тебя как на лгунью! Не открою я перед тобой никакие ворота на свете!

Один из мостов — высокий мост-эстакада, перекинутый вдоль территории завода в сторону Днепра. Взошла на тот мост. Вся огромная территория заводская раскинулась внизу перед нею — с домнами, мартенами, аглофабрикой, с горами сырой руды на днепровском берегу. И все плавает в дыму. Дальше, в нагорной части города, азотно-туковый тоже выпускает ржаво-рыжие лисьи хвосты, отравляет небо. Разве что попытаться туда? Говорят, когда идет дождь, эти рыжие дымы, смешиваясь с дождевой дистиллированной водой, образуют азотную кислоту, и дождь такой насквозь прожигает зеленые листья… Ельку не пугают никакие отравы — больше ее отпугивает окно отдела кадров: то, что услышала дут, услышит и там… Внизу под мостом множество рельсов, маневрируют все время заводские паровозы, кажется, это их зовут «кукушками»? Перевозят руду, платформы с металлом, от этих паровозиков копоти больше всего; выплеснет, повалит черным дымом, полнеба застелет. Таинственный мир труда, который никогда здесь не прекращается, мир уверенности в себе и равнодушия к Ельке. Один паровоз выпустил Дым прямо под мостом, шугануло черным вверх, горьким облаком окутало Ельку, клочок сажи упал на белую кофточку. Жаль стало этой кофточки. К ней ведь Микола прикасался. Больше, наверное, не прикоснется… Слепящий миг счастья, боль потери, чувство ненужности людям, полной неустроенности в жизни — все смешалось в душе. Уйти бы отсюда, но почему-то не уходила. На блестящие рельсы внизу, отупев от горя, смотрела.