Собор

Это же здорово, когда ты людям — не нуль! В любую компанию тебя примут, всюду ты желанен, — знают, какой ты общительный, умеешь и мертвых развеселить! Затеять игру или песню организовать — все выходит у тебя с огоньком, который ты и доныне не утратил!.. Поблизости прошла в панамке, играя бедрами, девушка в туго обтянутых штанах, тонкостанная, кажется из тех, что на коксохимовском практику отбывают, улыбнулась Лободе, как знакомому, и стало на душе еще приятнее. Как, собственно, немного нужно человеку, чтобы ощутить, какое оно, счастье, на вкус!

Возникла проблемка, где же раздеться. Потому что свои-то свои, но может статься, что одежду свою завтра только на толкучке узнаешь. В карманах документы — с этим не шути. Решил присоединиться к военкому. Пока раздевался, угостил этих раздобревших супругов, военкома и его боевую подругу, веселой историйкой насчет генеральских брюк, то есть как в поезде обокрали некоего гражданина — взяли генеральские брюки с лампасами, — ох и трудно ж было потом бедняге доказывать, что он генерал!..

Оставшись в трусах, Володька оглядел себя. Некрасиво, что тело белое. Вон студенты, они все уже как полинезийцы, а тут за текучкой, за хлопотами и загореть некогда. Да хоть и белое, но сильное, здоровое — порода чувствуется, Лободина, казацкая. Купаться! Смыть в Скарбном пылищу будней!

С разгона бултыхнулся в воду. Плавал то кролем, то брассом, вода щекотала приятно, бросал ладонями брызги вверх — слепой сверкающий дождь падал на него с голубизны неба!

Выкупался, посвежел, взбодрился. Скарбное способно мгновенно снимать усталость. Неподалеку играли в волейбол девицы в мокрых купальниках, длинноногие, крутобедрые, подключился к ним и тоже немного погонял мяч. Лес, солнце, шутки, забавы… Вот это жизнь! Может, это и есть счастье? Простое, земное… как Елька. Нет, не умеем мы по-настоящему отдыхать, не умеем, товарищи, пользоваться благами родной природы! Сами же губим себя. Впредь он сделает для себя привычкой выезжать каждый выходной с Елькой на Скарбное, будут ездить на Волчью, обзаведутся палаткой на двоих, и в лесу под звездами будут ночевать. Даже зимой приучат себя спать в лесу, в меховых полярных мешках!

— В конце концов, счастье — это наивысший тонус души, — весело обратился он к военкому. — Не понимаю, откуда берутся на свете недовольные? Нытики? Знал я одного из ваших, извините, отставников: пенсия такая, что дай бог всякому, почет, достаток, а тоже гудит. Спросить бы, чего ему еще надо?

Военком улыбнулся:

— Свободы или жены молодой.

— Скорее последнего…

Погревшись на солнце, обсохнув, Лобода снова плюхнулся в воду, плавал, нырял, с чьими-то детьми водой брызгался…

После того не отказался и перекусить, — разобиделась бы военкомша, если бы не попробовал ее закусок, щедро расставленных на коврике. Сюда смело езжай, в этот край щедрот! Езжай без всего, всегда возле людей прокормишься, как те студенты, что чумацкую кашу варят невдалеке. Ну и оригиналы! У одной компании казанок попросили, у отставника — соли, у кого-то луковицу, картофелину, еще у кого-то пригоршню пшена, только вода своя — родниковая вода Скарбного… Понемногу со всех дань собрали, скомпоновали, и чумацкая каша уже булькает в казанке, ждут, обсели ее, голодные, с ложками, которые, кстати, тоже попросили у соседей, — еще и хохочут: доисторический лес-пралес и тот, мол, человека кормил, так неужели же лес современный, цивилизованный, лес благ и достатка да нас, отощавших студентов, не прокормит?

Лобода со своей стороны тоже выдал афоризм, погромче, чтоб и те бурсаки слышали:

— Зевес тодi лигав сивуху i оселедцем заÏдав!

Военкомша одобрительно хохотала. И веснушчатому Зевсу ее тоже понравилось, полюбопыствовал, откуда эта цитатка, оказывается, бедняга о Котляревском и слыхом не слыхивал. Был, говорит, будто бы историк какой-то Котляревский, кажется, монархист. Будет же теперь знать и про автора нашей искрометной «Энеиды»!

— Завтра непременно достану эту поэму, — говорит военком, — и возьмусь осваивать. Правда, я еще не очень-то умею по-вашему, но овладею: напористость у меня солдатская.

Симпатяга этот военком, хоть и конопатый, все тело в веснушках. Растолстел без маршировок, бицепсы шарами, приземистый, крепкий. Помор, из ломоносовских краев родом, с полярным медведем запанибрата когда-то был. Пришелся по душе ему тот Зевс, несколько раз повторил, а когда до сивушного дела дошло, то сам повел себя совсем не по-зевсовски, только руками жалобно разводил: нельзя, инфаркт перенес. Первый звонок, как говорится… А гостю ободряюще кивнул на бутылку с пятью звездочками, янтарно искрящуюся посреди ковра.

— Милости просим, угощайтесь!

— Так и вы хоть пригубьте…

Он руками еще жалобнее развел. И жена подтвердила:

— Нельзя, сердце.

— А вы?

И ей тоже нельзя, у нее печень.