Собор

— Но ведь он — сила! Не Архимед, не Галилей — чиновник идет по свету, он задает тон… Да, да, великий чиновник двадцатого века. Эйнштейн ничто в сравнении с ним. Тот делает открытия, а этот решает. Кнопки нажимает. Кладет резолюцию, на твоей судьбе, стипендию тебе дает. Для него мы подопытны. Он считает долгом во что бы то ни стало обстрогать нас, подогнать под свое подобие… Его мечта — видеть вокруг себя легионы одинаково мыслящих, на меня и на тебя он смотрит как на сырье, как на руду, из которой нужно болванку выплавить.

— А в тебе, видимо, как раз «антиболванка» шевелится?

— Не то что шевелится, а прет из меня! Потому что мы хоть и бедные, но гордые. Живем в тени, но солнце видим. Видим, где строитель настоящий, а где псевдостроитель. Комфорт и порядочность — вот это, по-моему, могло бы стать девизом времени. Между силами добра и зла сохраняй равновесие, в крайности не впадай… Одним словом, как говорится, не будь сладким, не то разлижут, не будь горьким — расплюют.

Странный этот Ромчик. Тоже из семьи металлургов, отец инженер, уважаемый в цехе человек, а Ромчик… «Какой-то не в ту форму отлитый», — говорит о нем Верунька. Парень с образованием, был в Москве на курсах по электронным машинам, завод посылал, но поскольку машин таких пока что не получили, Ромчик при главном энергетике зацепился. Живет легко, воспринимает жизнь иронически, посмеивается над Миколиными поисками вечных категорий. «Мы с тобою в циничную эпоху живем, — иной раз можно от него услышать. — Родили нас матери под кровавым знаком Зодиака… И думаешь, это не влияет на наше восприятие мира?»

Сидят на скамейке, наблюдают, как зарево выплеснулось в небо над заводами… Вспомнились Миколе строки любимого поэта, продекламировал задумчиво:

— «I знову днi, pyдi та 6ypi, такi щасливi та сумнi..»

— Что ж, неплохо сказано, — одобряет Ромчик. — Надо бы запомнить, процитирую при случае нашей врачихе — новенькая в заводской амбулатории появилась. Сегодня захожу к ней, говорю: «Жучок в ухо залез. Сможете вытащить?» — «Я не отоляринголог». — «А кто же вы?» — «Прочтите, там написано на двери… С той стороны!» Вот какая! «Вытащите, — говорю, — или бюллетень дайте. Буду бюллетенить, пока жучок сам из уха не вылезет…» Думаешь, пошла навстречу, поверила в жучка?..

К подобным историям Ромчика Микола привык, так же как и к навязчивой его идее о моторной лодке. В последнее время приятель только этим и озабочен — лодкой и коллекционированием пластинок.

— Надо быть реалистом, — поучает он Миколу. — Возьми любого из наших работяг. Дай ему телевизор, моторку да еще путевку на Черное море в санаторий «Красный металлург», и он тебе побоку все то, что ты называешь духовным. Ты вот о соборе переживаешь. Думаешь, все за него болеют, как ты? Вон Шпачиха всю жизнь ходит возле него, а очень ей нужны его купола? Да она на них никогда и не глянет! Корзины гнут ее к земле, ей монету подавай! Предложи ей на выбор — собор или крытый рынок? — обеими руками будет за рынок. Что тот собор для нее в жизни? Или для Федора-прокатчика? Ты скажешь — дух… Одним духом, брат, сыт не будешь! «Материя — первична…»

— Так, наверное, рассуждают и те юшкоеды, те ходячие желудки…

— В конце концов, люди долго подтягивали ремешки, по карточкам перебивались, и если они сейчас создают себе культ… ну, назови его культом желудка, культом жареного поросенка с хреном… Неужели же ты станешь осуждать их за это?

— Желудки есть у всех земных созданий, человек в этом не оригинален. Но залюбоваться этой сферической гроздью куполов, вынырнувшей откуда-то из сумрака веков, а тем более возвести их в небо, как образ и дополнение неба… на это способен лишь человек.

— Ах, я забыл, что здесь — поэт! — иронизирует Ромчик. — Однако я не завидую тебе, о великий, никому не ведомый поэт Зачеплянки! Знаю, что не только лавры ждут тебя на твоем пути. История учит, что впереди лавров частенько идет увесистый бук, шпицрутен идет!..

— «I знову днi, pyдi та 6ypi…» — произнес Микола в ответ.

А Ромчик стал рассказывать новую историю о какой-то хорошенькой из шлакоблочного, с которой он танцевал в прошлую субботу, но прижал невзначай, а она, наивнячка, оскорбилась. Хоть и слабое создание, а вредное… «Ну, будем танцевать по-пионерски», — сказал и после того водил ее только по-пионерски, на расстоянии вытянутой руки.

— Нечто подобное я уже слышал, — замечает Микола. — Казус вульгарис…

— Ах, прошу прощения, — опять иронизирует Орлянченко. — Для тебя ведь наши Маруси — это лучшая половина человечества… Мадонны, недотроги!.. А по-моему, они и сами не любят, чтобы их идеализировали, их больше устраивает, когда мы смотрим на них по-земному… Идеалы Идеаловичи нынче не в моде.

— В этом я за модой не гонюсь, — спокойно возразил Баглай. — А вот задумывался ли ты, почему величайшие поэты всех времен именно ее воспевали, женщину? С нее, обыкновенной, земной, творили своих небесных мадонн…

— А тебе тоже одну оставили: у Катратого огород поливает.

— На эту тему лучше помолчи.

— Почему?

— Да потому.