Собор

Стежка оказалась капризной, только что поднималась по склону, а теперь ее повело вниз, в глубь оврага, где свалены кучи проржавевших консервных банок, битых бутылок и разного рванья из синтетики, — его, видно, и огонь не берет. В одном месте, неподалеку от стежки, делает на полянке утреннюю зарядку лысый, жилистый, в спортивном костюме отставник Перегуда, давний знакомый Петра Демьяновича; после приседаний гимнаст подходит к ближайшему дереву, еще и возле него выполняет несколько силовых упражнений, с натугой отталкивая от себя облупленный, дуплистый ствол, точно хочет стронуть его с места.

— Обнимем деревья! — вместо приветствия прокричал он Гайдамаке девиз индийских йогов.

— Обнимем! — без энтузиазма откликнулся на эту шутку Гайдамака, а отставник продолжал отталкивать от себя обеими руками старое, упрямое дерево.

Уже совсем развиднелось, на зданиях верхнего города заиграло первыми лучами солнце; Петро Демьянович, разогретый ходьбой, обернулся. Солнце всходило за островами, властно выплывало из ивняков, поразив Петра Демьяновича своим величием, какой-то торжественной значимостью этих минут. Лик солнца, удивительное дело, всякий раз напоминал ему маму, круглолицую, даже и в горе улыбающуюся маму, которая была для него воплощением доброты и ласки, и всего самого лучшего на свете. До сих пор он не может простить себе, что, несмотря на болезнь матери, он тогда по настоянию Зоси отправился в свой средиземноморский круиз. Когда мама угасала здесь, со дня на день ожидая его возвращения, до последнего вздоха надеясь еще раз увидеть его, он в это время, ничего не подозревая, разгуливал с фотоаппаратом по руинам Геркуланума и Помпеи, созерцал остатки городищ, где когда-то бурлила жизнь, а потом вмиг все исчезло внезапно, конецсветно… Гайдамака тогда пытался представить смятение античных людей, очутившихся в самом эпицентре катастрофы, где все они, как впоследствии установила наука, задохнулись под тучей вулканического пепла…

Внизу, по самому дну Черного Яра и дальше, были видны огромные кучи мусора, к которому санинспекция, пожалуй, не знает дороги. Петро Демьянович взял это себе на заметку. Взбираясь все выше, он мерил глазами расстояние: много ли еще идти? Однако сооружение все-таки понемногу приближается, словно разбухает в размерах, заступая уже полнеба теми своими водопадами, которые недавно еще только слезились, а сейчас грязными потоками, поблескивая на солнце, всюду по телу плотины так тревожно текут и текут. Появилось сейчас в сооружении нечто недоброе, что-то крайне зловещее ощущалось в этом его нависании, и холодом повеяло оттого, что запруда, приближаясь, точно и впрямь разбухала перед ним своей тупой, тяжеленной, геологических размеров массой. Словно впервые разглядывая ее, он почувствовал вдруг мальчишеское дерзкое желание погрозить ей кулаком, вообразив себя на миг тем смельчаком, что стоял когда-то в городе на Неве перед Медным всадником и угрожал ему: «Ужо тебе!..» Не боюсь, мол, тебя, ведьма, хоть какая ты ни есть сила и мощь…

Где-то внизу пронзительно и непонятно вскрикнула сирена. Пожарная, что ли? Удивленный, он резко повернулся в ту сторону, к низовым людям, и в тот же миг над головой у него все сотряслось от грохота, гула сверхъестественного, от катаклизма столь сильного, неимоверного, что он ему даже не был страшен. Глянув вверх, Гайдамака успел охватить взором, как сооружение его, словно при замедленной киносъемке, медленно оседает, расползается, и вот уже черный водопад, Ниагара грязи, ила, пульпы и камня с сатанинским грохотом неудержимо ринулась вниз!

Все потеряло смысл. Все было неправдоподобно.

Черные гривастые львы разъяренно летели сверху ему навстречу.

Не успел испугаться, страх не завладел им. В исступлении гнева он даже рванулся вперед, раскинув руки, насупротив той черной Ниагаре, которая, как ему казалось, не посмеет его тронуть. Силой воли своей он будто еще надеялся ее остановить, отворотить. Но грязища с верховьев летела ракетно, катила потопом, крушила все на своем пути. Гайдамака услышал нечеловеческие крики, стоны больничных людей на холмах, еще успел глазом схватить, как отставник кинулся, вопя не своим голосом, к дереву и не по возрасту быстро, с обезьяньей ловкостью покарабкался меж ветвей вверх…

А сам Гайдамака, очумевший, чувствуя себя уже как бы за пределами жизни, хотел сейчас одного: чуда, которое мгновенно заступило бы, пересекло ревущей темной той силе путь. «Сам возводил, по твоей воле возникло… Вот тебе и возмездие!..» Нечто подобное путалось хаотичными обрывками Мыслей в голове, а страх лишь тогда завладел им, когда неподалеку сверкнуло, взрывом сотрясло воздух, и пламень столбом ударил вверх — понял: снесло газовую подстанцию, вырвался газ, вспыхнул. Рев, грохот, молнии электрических разрядов, деревья падают и с вывернутыми корнями летят прямо на него…

— Беги! Сметет! — взвизгнуло человеческое откуда-то с холма.

Ошеломленный, он с гневом, с чувством стыда бросился бежать косогором вниз, где еще какие-то люди вопят, бегут, падают и, поднявшись, снова бегут…