Собор

Казалось, и пустяк, однако после того походя брошенного «воду решетом» Петро Демьянович обнаружил вдруг в себе признаки беспокойства, ощутил залегшую в душе тревожность. Надо же тебе такое заявленьице в полный голос: «Воду решетом!..» Бессмысленное, допотопное выражение, нелепость, чепуха, а вот успокоиться не можешь… Собственно, Гайдамака и до этого иногда чувствовал, как порой нарушается некая внутренняя стабильность, как червь сомнения нет-нет и шевельнется где-то там, в глубине подсознания: а не зря ли потрачены усилия? Была ли в этом сооружении крайняя нужда? Никто, даже жена не догадывается, что бывают минуты, когда он, проснувшись ночью, принимается взвешивать все «за» и «против»… Так что же, лучше было бы вообще не трогать Черный Яр? Пусть бы и дальше превращали его в мусорник, в свалку? Когда-то ведь и собора на горе не было, но ведь в каком-то там столетии появился, сразу изменив весь пейзаж. А сейчас разве остановилось течение времени? Разве не ставит перед человеком свои требования прогресс? Рано или поздно бульдозер добрался бы все же и до твоего Черного Яра. Конечно, ты вырос тут, дух околицы еще и сейчас не совсем выветрился из твоей души. Так, может, тем значительнее следует считать победу над самим собой? Что сумел перешагнуть через личное, одолел сентименты, нашел в себе силы обуздать голос собственного овражного детства? Ну а предположим, ты бы на каком-то этапе и заколебался? Так разве это изменило бы ход событий? Сооружение чем дальше, тем меньше зависит от тебя, от твоей воли, с определенного времени существует как бы само по себе. Ведь столько уже задействовано (слово-то какое!) людей и механизмов, столько вколочено средств… Назад возврата нет! И все же почему сомнения не оставляют тебя? Где-то он читал, как фантастические чудища-роботы, взбунтовавшись, выходят из-под контроля человека, — не оказаться бы тебе в такой ситуации. Смотри, как бы собственное твое творение да не выбросило тебя же из седла…

Конечно, нелегко приходится, но кому теперь легко? Жизнь постоянно вяжет свои гордиевы узлы, не успеваешь разрубать. На чистом месте возникает вдруг что-то совсем непредвиденное, вносит свои коррективы, да еще какие!.. Вот и помпы нужны бы помощнее, а их нет, и дренажная система оказалась недостаточно надежной, да еще технадзор стал то и дело цепляться, только успевай объяснения давать… Петро Демьянович вдруг ловит себя на мысли, что хорошо было бы, если б там на этот раз обошлось без него, — впервые мелькнуло желание избежать встречи со своим Асуаном. Но водитель гонит, и светофоры, как нарочно, везде без задержки дают зеленый свет…

* * *

Миновав приземистое, круглое, как пантеон, здание трамвайного депо, куда еще мальчонкой бегал встречать отца после смены, Петро Демьянович ощутил знакомое потепление на душе — не посторонний же, и его трудовой стаж начинался ведь отсюда. Велел водителю остановиться у газетного киоска на древней площади, замощенной не на его памяти, — сколько Петро Демьянович себя помнит, мостовая уже была. Отсюда, с этой точки, вид на его сооружение наиболее выигрышный. Правда, над местностью господствовали все те же златоверхие ансамбли на горе, которые легко зависли в небе среди утренних облаков, рядом с ними резанула взгляд так называемая «тумба» — мрачное бетонное сооружение эпохи увлечения кубизмом, а чуть правее от нее каньоном протянулся, сужаясь кверху, и сам Черный Яр, который был теперь у своих истоков словно бы заткнут серым щитом огромной дамбы-запруды. Да ведь каким щитом! Ну и пусть, что отсек он ломоть неба у тех, кто внизу, зато со временем его оценят, потому что скажется он на всем благоустройстве, особенно же когда над высотной запрудой зазеленеет парк, твои будущие сады Семирамиды! Объект уже не спит, даже отсюда, снизу, видны совсем крохотные, муравьиные фигурки людей, снующих по верху дамбы.

Дышалось по-весеннему, по-мартовски легко. К ларьку на коляске подъехал инвалид с лицом в шрамах, он, видимо, не узнал товарища Гайдамаку, а может, и совсем не знал его, может, принял за кого-нибудь из ранних туристов, они всегда появляются тут поодиночке и группами, чтобы отсюда, из нижнего города, любоваться архитектурным ансамблем на горе, ловить на пленку его несравненную красоту.

— Вот это он и есть, Черный Яр, — сказал инвалид, полагая, видимо, что Петру Демьяновичу нужны пояснения. — Когда-то гады фашистские людей там расстреливали…

— Я знаю, — бросил досадливо в ответ Гайдамака.

Кому-кому, а ему не нужно это объяснять: трагедию времен оккупации, связанную с Черным Яром, он знал досконально, хотя сам в пору тех событий был еще мальчонкой.

— Какие ужасы там творились, а теперь…

— Что «теперь»? — вырвалось строго у Гайдамаки.

— Показуха! — выпалил инвалид. — Таких размеров грязеотстойник устроить нам над головой. — Закурив, он еще раз исподлобья глянул в сторону Черного Яра и раздраженным тоном добавил: — Там сейчас миллионы тонн грунта набухают весенними водами, — это кто-нибудь во внимание принимает?