Собор

— Энергию, Петро, твою признаю, — сказала недавно, — но как ты мог пренебречь мнением жителей?.. Тех, кто живет вблизи оврага?.. У кого над головой благодаря твоей затее миллионы тонн грязищи нависло? А твое будущее чертово колесо — для кого оно?

— Для людей!

— Для каких?

— Для реально существующих.

— Других забот нет! Иной раз кажется, брат, будто ты о каких-то абстрактных людях заботишься… И за теми абстракциями нас живых не видишь…

Вот такое приходится выслушивать. И от кого? От ближайшей родни!

Более того, сестра считает, что он, выросший на склонах Черного Яра, стал чураться своего, не чтит родные места, за суетой да заседаниями разными перестал слышать язык тех журчащих родников, которые в пору детства так ласково гомонили по дну урочища, вливаясь им, детям низовым, надъярным, в самую душу, в ее чистоту.

Только как у нас все с боем дается! Демагоги не перевелись, каждому рта не закроешь. Товарищ отца, мастер из трамвайного депо по фамилии Скакун, на каждом заседании исполкома поднимает «проблему Черного Яра», так он это именует. Правда, люди уже привыкли к этому деповскому Цицерону. Стоит лишь Скакуну поднять руку для слова — сразу оживление в зале. Некоторые заранее втягивают голову в плечи, другие же, напротив, смакуют:

— Ну, этот задаст жару…

И надо признать, что у него иной раз прямо-таки с перцем получается! Выискивает какие-то допотопные выражения, однажды, обращаясь к Гайдамаке, библейское словечко «возмездие» приплел, вызвав веселый шумок в зале. Если бы воля Петра Демьяновича, сразу ставил бы на место таких языкастых. Другие хоть осторожненько, витиевато, с намеками, а этот чешет напрямик, на ранги невзирая. Тот у него «обещаний наелся», другой «слишком добытчив для себя», а та за бумагами да маникюрами «дальше своего носа не видит»… Уже и регламент исчерпан, а он все про Черный Яр толкует — любимого конька оседлал: почему проект не был вынесен на обсуждение самих горожан, да и вообще ненужная это затея, стоило ли огород городить, а поскольку уж случилось, то куда технадзор смотрит, — ему, Скакуну, видите ли, кажется, что сваи, загнанные в тело запруды, не совсем качественны… Типичный перестраховщик, а приходится терпеть, выслушивать, пока он свою пульпу словесную гонит… Одним словом, Гайдамака из тех, кому жизнь не скупится на неприятности. Сто лет живи, пока похвалят, хотя трудишься как робот. Это ведь город! Одних подземных коммуникаций и дренажных систем столько, что в любой момент жди аврала!.. А если уж быть до конца откровенным, то ему даже по душе эти авралы, беспокойства службы, постоянное напряжение нервов своих и людских.

В конце концов, такие стрессы не дают плесенью покрыться. Эпоха требует работать в три силы, жизнь подгоняет, диктует свой темп. Хорошо, что хоть жена это понимает. После той новогодней аварии трое суток дома не ночевал, а когда вернулся, в грязи до ушей, она встретила его восторженным возгласом:

— О мой герой! Осунулся, исхудал, а словно бы даже помолодел…

Вспомнив ее тогдашнюю взволнованность, Петр Демьянович невольно сдержал усмешку, не хотелось, чтобы ее заметил водитель.

Перед светофором пришлось пережидать, пока проползет трамвай. Вагоны трамвая скрежетали по рельсам медленно, и в дверях одного из них Гайдамака увидел своего упорнейшего оппонента, того старого Скакуна, в шапке ушастой, с авоськой в руке. Лицо бабье, глаза слезятся, однако Гайдамаку и на расстоянии узнал. Не удержал и тут язык, докинул под скрежет трамвая:

— К запруде своей, Петро?.. Воду носить решетом?

Задело Петра Демьяновича утреннее его приветствие, особенно это несуразное «воду решетом». Вот публика!