Собаки

— Пфа! — сказал Торнтон. — Бек может сдвинуть четыреста кило!

— И сдвинуть сани и провезти груз шагов на сто? — спросил Мэтьюсон, «король Бонанца», — тот, который говорил о трехстах кило.

— И сдвинуть сани и провезти груз шагов на сто, — хладнокровно повторил Торнтон.

— Хорошо, — сказал Мэтьюсон медленно и громко, так, чтобы все это слышали, — у меня есть тысяча долларов, которые отвечают за то, что этого он сделать не может. Вот они! — и он швырнул на стойку мешок с золотым песком.

Все молчали. Вызов Торнтона, — если считать это вызовом, — был принят. Он чувствовал, как прилив теплой крови ползет у него по щекам. Он сболтнул, он не знал, может ли Бек сдвинуть четыреста кило! почти полтонны! Громадность этой тяжести теперь ужасала его. Он верил в силу Бека; ему часто приходило в голову, что он способен сдвинуть такой груз; но никогда ему не приходилось, как теперь, стоять перед неизбежностью этого испытания под упорными взглядами двенадцати охотников, которые молча смотрели и ждали. Кроме того, у него не было тысячи долларов; не было их ни у Ханса, ни у Пита.

— У меня стоят сани, нагруженные таким количеством муки, — продолжал Мэтьюсон с грубой прямотой, — так что препятствий нет.

Торнтон не отвечал. Он не знал, что сказать; он перебегал глазами с одного лица на другое с растерянным видом человека, потерявшего способность думать и ищущего что-нибудь, что заставило бы мысли снова работать. Глаза его упали на лицо Джима О'Бриена, его старого товарища. Это подсказало ему нечто, заставило, его сделать то, о чем он никогда не мечтал.

— Ты можешь ссудить мне тысячу? — спросил он почти шопотом.

— Конечно, — отвечал О'Бриен, швыряя полный мешок рядом с мешком Мэтьюсона, — хотя я, Джон, плохо верю, чтобы Бек мог это сделать.

«Эльдорадо» быстро опустело: все посетители шли на улицу смотреть на опыт. Столы опростались, торговцы и охотники гурьбою высыпали наружу, чтобы следить за пари и биться об заклад между собою.

Наконец собралось несколько сот человек, закутанных в меха; в меховых рукавицах, все они толпились на некотором расстоянии от саней. Сани Мэтьюсона, нагруженные четырьмястами кило муки, уже часа два стояли на месте на сильном холоде, — было шестьдесят градусов мороза, — и полозья крепко примерзли к плотно убитому снегу. Многие ставили два против одного, что Бек не сдвинет саней. Возникло пререкание по поводу слов «сдвинуть сани». О'Бриен утверждал, что Торнтон может сбить примерзшие полозья и потом предоставить Беку «сдвинуть сани» с места. Мэтьюсон настаивал на том, что выражение «сдвинуть сани» предполагает — сдвинуть полозья.

Большинство людей, присутствовавших при начале пари, решили спор в пользу Мэтьюсона, после чего начали ставить три против одного за Мэтьюсона.

Никто не ставил за Бека. Ни один человек не считал его способным выдержать искус. Торнтон увлекся и уже при начале пари был полон сомнений, но теперь, когда он посмотрел на сани, с длинной упряжкой в десять собак, растянувшихся гуськом на снегу, задача показалась ему совершенно невозможной. Мэтьюсон сиял и безмерно радовался.

— Три против одного! — провозгласил он. — Я поставлю еще тысячу на этих условиях. Торнтон, что скажете?

Сомнения Торнтона были написаны на его лице; но в нем поднялся дух задора. Он подозвал Ханса и Пита. Их кошельки были довольно тощи, и все три товарища вместе едва набрали двести долларов. Эта сумма составляла весь их капитал, но они без колебания поставили ее против шестисот долларов Мэтьюсона.

Упряжку в десять собак отпрягли, и Бека впрягли в сани в его собственной сбруе. Он заразился общим возбуждением и чувствовал, что каким-то образом должен совершить нечто большое для Джона Торнтона. Ропот восхищения пронесся в толпе перед его удивительной статностью. Он был в отличном состоянии: ни грамма лишнего жира, но его шестьдесят кило веса составляли сплошь мощь и силу. Шерсть блестела, как шелк. Широкая грудь и тяжелые лапы были в полном соответствии с остальным телом, на котором упругими выступами виднелись под кожей мускулы. Присутствовавшие ощупали эти мускулы и объявили, что они тверды, как железо; ставки упали снова на два против одного.

— Господи, сэр, господи, — кричал один из зрителей, по прозванию «король Скатум-Бенча». — Я предлагаю за него восемьсот, сэр, перед пари, восемьсот, сэр! Вот сейчас, пока он не тронулся.

Торнтон покачал головой и подошел к Беку.

— Вы должны отойти от него, — сказал Мэтьюсон, — игра в открытую.

Толпа смолкла; слышны были только голоса игроков, предлагавших два против одного. Все признавали, что Бек — животное великолепное; но двадцать мешков муки представлялись грузом слишком большим, чтобы развязывать кошельки.

Торнтон встал на колени около Бека. Он взял его голову в руки и прижался щекою к его щеке. Он не раскачивал его, по своему обыкновению, и не говорил ему любовных ругательств, но шептал ему что-то на ухо. «Если ты меня любишь, Бек, если ты меня любишь»… — вот что он ему шептал. Бек взглянул на него со сдержанной пылкостью.