Собачий царь

Задохнулся Книговед от неожиданности, заикнулся Лиходеич клюнутый, от сильнейшего испуга на три дня сделался он хромой. Наступил в биографии Книговеда чёрный день: на неделю испортилось его настроение, не до развлечений и куража сделалось ему. От голубка бумажного, будто от Недайбога, отскочил он. Выронил маленькие садовые грабельки, ручонками себя обнял, очочками тоскливо блеснул и удалился в подпол: отлёживаться, горевать, за обиду отместку выдумывать.

Ничего-то Старый Месяц не заметил, всё так же рохлей он в бумагах копался. На корточки присаживался, чтобы нижние полки перебрать. На коленках ползал, портов не жалея. На шаткую стремянку взгромоздившись, с верхней полки-галёрки чтение подбирал. Думаю, даже если б кружил по читальне пчелиный рой, вряд ли книголюб насторожился, потому что крепко и начисто из белого света выпал. Разрослась его стопка, стала немногим ниже, чем фонарный столб. Перевязал Старый Месяц чтение бечёвочкой, голубой фонарик потушил и, довольный, но чуток измотанный, неслышно в окошко выскользнул. Не различая дороги, хлюпал по грязи да по лужам. Не терпелось ему, в ватины серые укутавшись, поскорей к чтению приступить… Смотрел я не без зависти ему вослед. Утешала только старинная пословица, что кому-то эти буковки в радость, а иным и во вред… Огляделся и я: не пора ли из книжных закромов выметаться. Не по душе мне здешние обычаи, не по нутру привычки Лиходеича.

Пялилась мне вослед читальня мутными глазёнками окон. В съехавшей набок шляпке-крыше маячила позади, кисловато крылечко скривив. Над её трубой, в шаль облаков закутанный, Старый Месяц в скрипучей качалке третий сборник перед сном дочитывал. Уж он побледнел да осунулся, а не думал на полпути книжку отшвыривать. Но светлеющее небо быстро его разморило: веки отяжелелые опустились, пляс золотистых бликов в таёжной речке нагнал сны с цветными картинками. И упала недочитанная книжица к его ногам.

Испытание читальней сносно выдержав, загадал я объявиться в столице заранее. Думал, сестру Тармуру по широким улицам прокачу, терема стеклянные покажу, по мосту над Яузой провезу. Летел в настроении, песни хорошие напевал, чтобы сложилась дорога без препятствий, без колдобин и не кривая и скользилось бы по ней весь путь как по маслу. Птица мимо меня не пронеслась, зверь лесной наперерез не мелькнул. Доверился скромной тропинке, строго-настрого поставив условие: чтобы вела коротким путём, из стороны в сторону не швыряла, средь оврагов да пней без нужды не гнала.

Окружила меня стая болтливых дорожек. На весь лес без умолку галдя, зазывали они мою робкую тропинку за собой в овраг, наперебой упрашивали на болоте погулять, в чащу тащили – на медвежат поглазеть. Толкались шумные дорожки, щучьи подружки, на отказы твёрдые обозлившись. Локтями мою тропинку пинали, обзывали «тихоней» и «мямлей». Много таких дорог по лесу шатается, ни с того ни с сего возникают и вмиг без следа обрываются. Не обращал я внимания на ихний гам, летел себе на уме, куда надобно.

Вдруг пошли вокруг деревья выплясывать. Лиственницы парами окружили. Кедры да ели хороводы водили. Мелкие кустики под колёсами листками трясли, словно цыганки браслетами из монет. Неприятно остудила ум догадка, что попалась на этот раз мне тропинка с гнильцой, чрезвычайно ранимая всяким грубым словцом. Заклевали её дорожки настырные. Пригорюнилась обидчивая тропинка, от пинков да колких прозвищ подраскисла, от галдежа беспрерывного пооглохла и о том, куда спешила, позабыла… Кругом вроде знакомый лес тянется до небес, а приглядишься – совершенно чужой стоит перед глазами стеной.

Под колёсами шуршала хвоя неприветливо, ветки трещали-стращали. Кедры-великаны пожимали плечами, пуще тоску нагоняя. Сосны да лиственницы патлами небо заслонили, застряли в их колючих причёсках солнечные лучи. Среди бела дня сумерки тревожные, синие в душу пробрались, по уму растеклись. И, как водится при таких обстоятельствах, ни один кустик по-дружески листком не махнул, ни одна травинка зелёной улыбкой надежды не подала.

И носило меня по тайге три дня. Чувствовал: еду куда-то вбок, но остановиться не мог. Поначалу надеялся лес дремучий обогнуть-обмануть. Наудачу летел, руль бездумно выкручивал, объезжая кедры и ели без всякой цели. Размечтался, что ещё полдня полетаю, елят да жухлые травки к земле примну – и, ближе к вечеру, выплывёт навстречу знакомый погребок, статными деревьями окружённый, предзакатным солнцем освещённый. Как представил такую картину, затянуло мозги паутиной. Видно, в лесах таёжных покидает путника осторожность. Преградил мне дорогу задиристый кедр. С тех пор левой фары и нету. В другой раз засмотрелся меж стволов – замахнулась сосна деревянной ногой, исцарапала машину корой. Отколотили «Чайку» елки ветками по стеклу. Лиственницы-негодницы намяли бока. Проучили упрямого старика.