…Со многими неизвестными

- Это вы, наверное, ножом, когда кроили, да?

- Ну, ясно. Задумалась, и раз…

Лидочка начала постепенно осваиваться в незнакомой обстановке. «Не такой уж он страшный, - подумала она. - Даже симпатичный. Жалеет. И вообще так небось не говорят, если арестовывать думают».

- А трудно вообще кроить?

- Учиться надо. Как нож держать, как по лекалу точно вести.

- Что это такое - лекало?

- Ну, господи! - Лидочка улыбнулась. - Лекала не знаете! Его из латуни или картона делают. Потом на шкурку накладывают и ножом обводят. Вот детали шапки и получаются. Сколько в ней деталей, столько и лекал у нас.

С каждым новым вопросом Лидочка отвечала все охотнее и, казалось, начала успокаиваться.

- Ого! Сколько же это лекал надо? - воскликнул Геннадий. - Ведь размеры и фасоны шапок разные. Так, пожалуй, и запутаться недолго в этих лекалах.

- А как же, ясное дело, разные. Только в смену у нас один или два вида шапок идет. Это лекал десять всего. Можно управиться.

- Вы что же, сами их и изготовляете, эти лекала?

Внезапно Лидочку кольнул страх. «Чего это он все про лекала выспрашивает? - холодея, подумала она. - Ой, неспроста. Дознались небось!»

- Не знаю я, кто их делает, - уже совсем другим, враждебным тоном отрезала она.

Геннадий сразу подметил эту новую интонацию. «Что с ней?» - удивился он и решил переменить разговор. Не хотелось разрушать простую и легкую атмосферу их первой встречи.

- А знаете, я ведь вас уже видел, - улыбнулся он. - Вчера в цеху. Понравилось мне у вас там: светло, просторно, цветы кругом.

- Ага, - торопливо откликнулась Лидочка. - Хорошо у нас стало. Особенно, как конвейер пустили. И заработок прибавился.

- Почему же? Ведь работа осталась ручной.

- А успевать стали больше. Носить крой не надо, сам к финишу едет.

- Вот оно что!

Геннадий вспомнил бесконечную гудящую ленту конвейера с металлическими чашками, в которые работницы складывали горки меховых деталей. И на каждой такой чашке стоял красный номер.

- А зачем там номера на чашках? - поинтересовался он.

- Каждая закройщица в свой номер кладет, - не очень охотно пояснила Лидочка. - Чтобы на финише знали. Для учета это.

- Значит, точный у вас учет: известно, кто сколько за день выработал?

И снова страх сжал Лидочкино сердце: этот человек опять коснулся опасной темы. «Господи, долго он меня мучить будет?» - с отчаянием подумала она.

- Точный, очень точный, - чуть не плача ответила Лидочка.

«Опять, - отметил про себя Геннадий. - От самых безобидных вопросов так нервничает. И сразу, как еж, колючая. Всего боится и на откровенный разговор, конечно, не пойдет. Не чувствует она ко мне доверия». Придя к этому неутешительному выводу, Геннадий только для очистки совести, чтобы у Лидочки не возникло каких-либо подозрений, как можно строже и значительней сказал:

- Я вас вызвал, собственно, вот зачем. Что вы знаете о бывшем кладовщике вашей фабрики Климашине? С кем он дружил, как себя вел?

«Так и есть. - Лидочка с облегчением вздохнула. - Значит, верно Мария сказала».

- Ничего я о нем не знаю, - поспешно объявила она. - Ничего.

К этому вопросу была готова, - понял Геннадий и с раздражением подумал: - «Эх, не получилось нужного разговора. Ничего не получилось. Шляпа я…»

В узком, полутемном переулке, занесенном снегом, где за невысокими дощатыми заборами тускло светились заиндевевшие окна домов, Геннадий наконец отыскал нужный номер. Пробравшись по едва видной в снегу дорожке, он поднялся на крыльцо. Квартира Андреева была на первом этаже.

Дверь открыл Степан Прокофьевич. Он был одет по-домашнему: в старых, подшитых валенках, в темной косоворотке. Очки он сдвинул на лоб, и лицо его с крупным бугристым носом и седой щетиной на скулах и широком подбородке казалось бы совсем простодушным, если бы не острый, пытливый взгляд умных глаз под лохматыми бровями.

В небольшой заставленной комнате было тепло и уютно. Пузатый, старинный комод в углу, на нем телевизор, рядом широкая постель с кружевным подзором и аккуратной горой подушек, круглый, накрытый пестрой клеенкой стол под оранжевым абажуром, а на стенах бесчисленные фотографии, гитара с бантом и несколько почетных грамот.

Геннадий задержал взгляд на большой групповой фотографии, в центре которой он увидел самого Степана Прокофьевича с супругой, а вокруг стояло человек шесть молодых парней.

- Все сыны, - сказал старик, перехватив его взгляд. - Двоих старших с войны не дождались, Николая и Сергея, вот этих. - Он указал пальцем. - А остальные разлетелись по всей России.

В комнату неслышно зашла невысокая старушка, прижимая к груди горку чайной посуды.

- А вот и хозяйка моя, Анна Григорьевна, - ласково прогудел Степан Прокофьевич, и обращаясь к жене, добавил: - Собери-ка, мать, на стол, гостя чайком попоим. А может, у тебя и что посерьезней найдется? - И он лукаво подмигнул Геннадию.

Геннадий попробовал было отказаться от угощения, но тут же отступил перед несокрушимым радушием хозяев.

Серьезный разговор начался после ужина, когда мужчины закурили, а Анна Григорьевна, убрав посуду, расстелила на столе белую, туго накрахмаленную дорожку.