Сны Черной Жемчужины

— Юкико пыталась помочь отпустить Черную Жемчужину, заставив меня съесть ее основной сон, — мой голос дрогнул. — Я не знала, как остановиться. Думаю, я зашла слишком далеко. Она может быть мертва.

Папа склонил голову и закрыл глаза.

— Безответственные действия Вестника испортили планы многим, — тихо сказал он. Он провел дрожащими руками по волосам, и седые пряди остались торчать. — Ты не должна была понести вес жертвы Юкико-сама.

— Ты знал, что она это сделает?

Папа кивнул.

— Она не может быть мертва, — сказала Томоэ, когда я воскликнула:

— Ты знал, что Юкико предаст Совет?

— Много лет мы ходили по этой земле вместе, — ответил папа певуче, как на похоронах. — И много лет я буду скорбеть, потеряв ее.

Томоэ посмотрела сообщения на телефоне.

— Они почти тут. Пора выступить единым фронтом, как мы обсуждали, — она схватила меня за плечо, и я зашипела от боли. — Тоджо-сан сломал ее руку. Отойдете от плана, и это замедлит процесс ее попадания под опеку Мидори.

Папа выпрямился. Спина была напряжена по-военному, его осознанность скрыла то, каким хрупким он стал.

Мама писала диплом про обитание ставриды в открытом океане. Она пропадала, отражая лучи солнца, но в тени была плотной, тяжелой и живой. Тихое достоинство папы в его плечах, сильное присутствие, словно его дух пропитал каждую клеточку тела сияющей силой — папа выбрался из тени после лет боли. Боли Черной Жемчужины.

Я годами горевала из-за папы. Сердце сжималось из-за его невозможной ситуации. Я едва понимала, как он жил годами.

— Моя голова взорвется, — выпалила я.

Томоэ фыркнула.

Папа сцепил ладони перед животом и заговорил вежливым тоном:

— Ты сможешь выдержать вес сна Юкико-сама еще немного?

«Смогу ли?».

— Да, — сказала я, обманывая себя, чтобы порадовать папу, такого знакомого и целого, каким он был в ранних воспоминаниях из детства. Он должен был оставаться таким, когда мама была в больнице, или объяснить, что я не была обречена на жизнь отшельника, или сделать что-то еще, а не ужасно провалиться с защитой меня от Кена, удерживая меня в неведении.

— Я жил долго, — сказал он. — Много сожалений. Но у меня есть вы с Марлин-чан, — стоило столько ждать, чтобы крепкий старик-японец признал очевидное. Он сделал бы все, чтобы защитить нас, был готов даже помочь Томоэ. Она, видимо, так и решила, потому что отвернулась, самодовольно улыбаясь.

— Мидори скоро тут будет, — сказал папа. — Она займется твоей рукой.

Я прижала руку к себе. Было хорошо или плохо, что боль утихала? Пальцы покалывало от онемения.

— Что у тебя за сделка с Томоэ? Я думала, что она устроила мятеж?

— Многие в Зеркале предпочитают идти в стороне от открытого восстания Мурасэ-сана.

«Открытое восстание в глазах очевидцев», — Мурасэ пил чай с Тоджо и Кавано и ничего не говорил. Если это было открытое восстание, то Кен, забравший Жемчужину у них из-под носов, оскорбил их до глубины души.

— Идти в стороне? — я приподняла брови, глядя на холм, где Томоэ открывала панель. Даже с верой в авторитет родителей и тревогой из-за моих поверхностных знаний о политике Иных, я не собиралась сидеть и слушаться папу. Жизненная сила Юкико пульсировала в моих венах, как обжигающий лед, и у меня были фрагменты Черной Жемчужины, напоминающие в объемном изображении и звуке, как ощущалось быть в плену вдали от дома. Это было неправильно. И папа подыгрывал этому. Годами.

«Я не могу так».

Это осознание было как глоток неприятного лекарства.

— Томоэ-сан поклялась, что договорится о свободе для Черной Жемчужины через десять лет. Она убедится, что тебе не придется снова трогать драконшу.

— Но Юкико заставила меня забрать ее жизненную энергию! Она… сделала из меня монстра, — крик поднимался в горле. Где-то за остатками препарата Пон-сумы в моей крови было ужасное, разрывающее душу осознание, что я была инструментом в смерти Юкико. Но пока что препарат делал это осознание ждущим призраком.

Мышцы между глаз папы напряглись. Морщины появились между бровей, показывая, как сильно его задели мои слова.

— Да, — сказал папа. — Не будем тратить эту жертву. Но отпустить Жемчужину — мое задание. Тебе повезло с Улликеми, — он сказал на японском фразу, которую я никогда не слышала. — Сеттаи джикко сейгье, — я покачала головой, слеза катилась по правой щеке. — Я не знаю, как на английском, — сказал папа. — Это как… эффект отмывания? От энергии, которая нужна, чтобы выпустить древнего.

— Когда я освободила Улликеми из камня Вишап, что должно было случиться? У меня должно быть ужасное похмелье?

— Без меня там твой мозг разлетелся бы, — сказал папа. На его лбу проступил пот. Он потер шею рукой. — Я не буду рисковать тобой, чтобы исправить свои ошибки.

Забавно, как все были готовы жертвовать собой: Кен, Юкико, теперь папа. Мне стало не по себе. Если бы моя рука не была сломана, и мы не были защищены от кошмаров друг друга, я бы схватила его за руки, прижала их к своей груди и попыталась передать свои страх и любовь.

— Нет, — сказала я.