Сны Черной Жемчужины

Хватка принцессы-стюардессы на моей руке раздражала, но она не отпускала.

— Я хочу посмотреть, — сказала я, потянув ее, и повторила на японском. — Миттэ миттаи десу, — она потянула меня к парковке. Она остановилась у большого лимузина. Отсюда прибыли все черные костюмы? Я представила, как они выходили из него как клоуны из Фольксвагена Жука в цирке. Смех привлек ко мне недовольные и встревоженные взгляды.

Черный костюм с ровными темными волосами с проседью вышел из-за руля, подбежал к пассажирской стороне и открыл дверцу. Я похлопала его по голове, пока принцесса-стюардесса усаживала меня в темном салоне.

— Тебе нужно больше мусса.

Он удивленно моргнул. Никто не ценил мои советы сегодня. Или, может, он меня не так понял. Я же говорила на английском. Я снова захихикала.

Принцесса-стюардесса грациозно села рядом со мной на кожаном сидении, укрытом белой подстилкой. Кен, дуясь и хмурясь, неловко втиснулся в лимузин — было сложно двигаться плавно со связанными за спиной руками. Он пытался сесть возле Пон-сумы на сидениях напротив, но я потянулась здоровой рукой и усадила его рядом с собой.

Я склонила голову и смотрела в большие темные глаза цвета кофе, на густые ресницы и острые скулы. Даже Марлин звала его красавцем, но я кое-что забывала. То, что он сделал, из-за чего я должна была злиться…

Сломанная рука покалывала. Я хотела, чтобы он смотрел на меня порой как Кваскви на Пон-суму. Не как голодная сойка на червячка, как делал сейчас Кваскви, а будто радовался, что я была жива. И чтобы он перестал хмурить зло брови.

— Куда они заберут Жемчужину? — сказал Кен.

— В пещеру, — сказала принцесса-стюардесса. — Но нам придется ждать Кавано-саму у музея с остальными из Восьмерного зеркала.

— Ох! Мы можем заехать за кофе в то крутое место с пробирками?

— Обязательно было давать ей такую большую дозу?

Пон-сума пожал плечами. Он отклонился и смотрел на принцессу-стюардессу, говоря взглядом, что он не сдавался. Сойка вскрикнула. Пон-сума открыл окно так, чтобы птица вылезла, но сойка клюнула его за ухом, ругая, и посмотрела черным глазом-бусинкой на принцессу-стюардессу.

— А Бен, Мурасэ-сан и остальные? — спросил Кен, посмотрев на пластиковый барьер между нами и водителем в черном костюме. Лимузин двигался, но так плавно, что я едва замечала. Папа тоже ездил в лимузинах до того, как все бросил и отправился работать в своем ресторане суши? Пожирание снов для Совета казалось не таким и плохим.

— Они не поняли вашу затею. Кавано-сама не заметил лжи, когда они признались, что не знали, что ты сделал.

— Эй! — я вдруг поняла, что Пон-сума играл роль стража Кваскви. — Почему Пон-сума не связан? Он похитил меня и папу.

— Как я и сказала, — презрительно заговорила принцесса-стюардесса, — никого из Зеркала не подозревают.

— Но он такой милый. Он отпустил бы Кена, если бы это помогло нам.

Сойка вскрикнула.

— Она не может хранить тайны, — сказала принцесса-стюардесса, когда Кен поднял руку и возразил:

— На нее действует препарат.

— Мы не можем говорить открыто, пока ты не сможешь гарантировать, что ее язык не выболтает мои слова Совету. На английском или японском.

Я моргнула.

— О, вы скрытные, — сказала я. — Кто-то на стороне Совета?

— Вези нас в музей, — сказал Кен. — А потом нужно будет отправить всех этой машиной в пещеру раньше, чем Кавано-сама попадет туда с Черной Жемчужиной.

Огонь в моей руке снова разгорался. Она вспыхнула. Боль колола руку, я еще пока не кривилась, но понимала, какой пожар боли меня ждал. Шипы мигрени появились в висках. То. Что Пон-сума дал мне, притупило боль и ощущение надутой как шар головы после съеденного сна Юкико, но этот эффект проходил.

Юкико.

Я вспомнила ее на земле, белое пятно среди зеленой травы. Я поняла, что она умерла. И ради чего? Кавано остановил нас. Черная Жемчужина почти сбежала. Контроль каппы над водой проник даже в сон драконши. Мы провалились. Из-за меня. Моя голова вдруг стала тяжелой. Опустилась на плечо Кена. Он удивленно смотрел на меня.

Кен обвил меня рукой, но даже это слабое прикосновение потревожило перелом. Боль заставила меня прикусить щеку изнутри. Я села, отклонившись от него.

— Что там произошло? — тихо сказал он. — Что Юкико-сама сделала в своем сне?

— Юкико мертва, — прошептала я на английском, а потом повторила громче. — Юкико-сама га инаку наримашта, — Кен резко вдохнул, и я зажмурилась, но было поздно. Полились горячие слезы, капали с носа.

— Немыслимо, — сказала принцесса-стюардесса как японский Виззини из «Принцессы-невесты».

— Она хотела освободить Жемчужину, — сказал Кен. Его слова были без тона, без чувств, и их напряжение показывало, какой за ними скрывался гнев. Ох, что я наделала?

— Я съела ее сон. Я убила ее.

Кен посмотрел на меня, щурясь, темные глаза были лишены света, отражали только пустоту. Что-то сжалось в моей груди. Я всхлипнула. От этого звука он прижал ладонь к моей щеке, удерживал меня, склонился и прижался лбом к моему лбу.

— Нет, — выдохнул он. — Нет, Кои. Это не твоя вина.