Смерти.net

– В общем, V, – начал он. – Слушай. Тут вот что. Я хотел сказать. Я давно хотел, ну, ты знаешь. Короче, это. Я запутался, блин, с чего начинать. Короче, V. Ну, ты знаешь, что я вначале как-то это, не до конца еще осознал, все это так быстро завертелось, ничего еще не происходило со мной так быстро. И тут вот ты. И я, в общем.

– Господи, хрень какая, – удивилась V, забирая из его рук букетик. – Я тебе разве не говорила, что ненавижу цветы? В смысле, мертвые букеты ненавижу. Это же вязанка мертвецов, банный веник тлена. Я забыла попросить, чтобы ты не приносил мне мертвые цветы. И вот ты мне их принес.

– Хорошо, я их выброшу, – тут же нашел все потерянные, проглоченные слова А. – Прямо сейчас выброшу.

– Нет, я их сама выброшу, – строго сказала V. – Я хочу, чтобы у них было красивое погребение. А не так, чтобы они лежали, бедненькие, и умирали на ступеньках.

Вдалеке показался грузовой поезд. V развязала пеньковую веревочку, которой был скреплен букет, и медленно-медленно начала сыпать цветочки на поезд.

– Вот и все, – посветлела она. – Спасибо, это было красиво. Ну что ты, что ты! У тебя там морщина будет! – Она потерла лоб А. (действительно, у него потом там появилась морщина – А. всегда считал, что это V ее прочертила тем утром).

– Я ничего не сказал, – сказал А.

– А я ничего и не услышала! – радостно кивнула V.

А. решил признаться на следующий день, уже без цветов. Черт подери, это же так просто. Почему это так тяжело, когда тебе семнадцать и ты никому в жизни не говорил этих слов, даже родителям?

Тем вечером, 11 августа, они расстались на том же самом мостике, откуда она утром сбрасывала цветы. Он долго смотрел на нее, набирая воздуха в легкие, – чтобы сказать? что сказать?

– Ну что ты пялишься! Не в последний раз видишь, – сказала V.

Это был последний раз, когда они виделись.

На следующий день, когда А. сам позвонил ей на домашний телефон уже после полудня – обычно если она задерживалась с утра, то звонила ему и назначала более точное время встречи, – никто не взял трубку. Вдруг она обиделась на то, что он так и не смог найти слова? Целый день А. мучился и сочинял краткую, как эпитафия, любовную речь. В полночь не выдержал, позвонил. Трубку взял ее отец.

– А V можно? – спросил он.

– Нахуй пошел, – ответил отец пьяным голосом.

Весь следующий день, 13 августа, А. ходил вокруг ее дома и ждал звонка. Ничего. Он высматривал ее в окне второго этажа, но там даже занавесочка не шелохнулась. Кинул камушек. Тишина. Второй камушек просто подержал в руках и, когда тот стал теплым, поцеловал его сухими губами и положил в карман. Отец держит ее в заточении? Избил и отправил под домашний арест? А если зайти в подъезд и постучать? Не убьет же он его.

Возможно, V так обиделась на его телячью, овечью, облачную замедленность – ведь сама она была стремительна и точна в своих чувствах и словах, как серебристая едкая ящерица, – и теперь не хочет с ним общаться? Наверное, не хочет.

А. решил, что тоже имеет право обидеться, после обеда выключил телефон, – а что, он тоже хочет побыть какое-то время без телефона, не одна она такая ретропринцесса пластиковых коробочек с пленками! – и поехал в редакцию. Выпил сидру на планерке, взял пару заданий, познакомился с веселыми практикантками. Не думал о V, вечером заехал к друганам на вписку, пил вино, танцевал под хип-хоп, домой притащился после полуночи и тут же спросил у мамы:

– Мне не звонили? Мне не звонили? Мне не звонили?

– Влюбился, дурак, – сказала мама, которая не спала и задумчиво листала какой-то актуальный срач в фейсбуке. – Не звонили.

– Если позвонят, пожалуйста, так и скажи, – попросил А. – Влюбился, дурак. Хорошо? – и пошел в ванную блевать.

Утром 14 августа А. проснулся, час стоял под душем, а потом позвонил V – ровно в девять утра, – чтобы попросить прощения и признаться в любви. Видимо, признаваться в любви ему таки придется по телефону. Ну что ж, зато по проводному, аналоговому, пластмассовому – все как V любит.

Отец V был трезвый. Он сказал, что V в больнице, в коме. Острый миелобластный лейкоз. На фатальной стадии маскировался под тяжелую простуду. Отек легких, отек мозга, уже отказали почки.

– А можно ее навестить? – спросил А., не понимая еще, что происходит. – Она в какой именно больнице? Я приеду.

– Она в реанимации, – сказал отец. – Отек легких, отек мозга. Что там навещать. Там пока нечего навещать.

В тот вечер А. снова пошел к друзьям пить. Он убедил себя, что ничего не случилось, и этот вечер – как бы продолжение 13 августа, и скоро V станет полегче, она выйдет из больницы с новенькими сияющими легкими, полными невидимого морковного сока и солнечного витамина, и он извинится за то, как по-идиотски мямлил ту чушь на лестнице – или на мостике – или на лестнице.

15 августа он весь день работал в редакции, расшифровывая чужие интервью. Было сильное похмелье, его мутило. Одну из практиканток, которую, как он думал, звали Нина, на самом деле звали Анна. Когда он это понял, он вдруг вслух сказал «Нина», и она отозвалась, спросив:

– Ну что тебе?

И он подумал: ну что мне?