Смерти.net

– Помню только, как однажды дохлую собаку с улицы принесла мне поиграть, – расхохоталась она. – Видимо, машина сбила. Такое хрен забудешь. Но, кстати, для меня это была нормальная собака. Я даже с ней играла чуть-чуть, пока отец не заметил и не началось. Я ж не знала, что это не норма. Детям что угодно притащи – для них это норма. Даже труп притащишь и скажешь, что игрушка, – будут играть, чё. Дети такие живучие, такие классные, они ко всему адаптируются. Я бы очень хотела окружить себя детьми, если вырасту – они бы ко всему адаптировались, даже ко мне, и мне было бы легче жить. Ха-ха, слушай, я пошутила про труп для красного словца, но она же и правда притащила труп!

Я рассказываю об этом так подробно, потому что А. рассказывал об этом так подробно. В каком-то смысле я все это пережила, пока он рассказывал: чертов контекст, чертова любовь, бывает ли любовь после смерти – пока он мне об этом рассказывал, я была уверена, что бывает.

В тот первый вечер они не целовались, не держались за руки, не касались друг друга, не трогали землю, не видели солнца. А. смотрел на нее, смотрел на нее, смотрел. Их соединял тонкий липкий проводок ретронаушников. В плеере довольно скоро сели батарейки: Роберт Плант стал протяжно ныть кошачьим басом и требовать, чтобы насыпали корму.

– Я тебя провожу домой, – насыпал корму А., и котик удовлетворенно зачавкал трижды пережеванной пленкой. – Ты где живешь?

– Около железнодорожной станции «Восток». Заглядываю в окна электричек, высматриваю мамочку, когда же она наконец-то за мной заедет по дороге в ад. Не боишься?

– Чего я должен бояться? – спросил А.

– Не чего, а кого, – мягко сказала V, беспечно, будто высохших мотыльков, вытряхивая в траву старые батарейки – в те времена о правильном избавлении от батареек почти не думали, – а потом вынула из своего уха второй наушник и вставила его в ухо А.

Этой песни А. не знал.

– Don’t Fear The Reaper, – одними губами сказала V. – У папы вся дискография есть. Была. Точнее, до сих пор есть. Только папы у нее, у дискографии, уже нет. Ну зато у меня папа есть, и то хлеб. Мамы вот нет.

– Почему сорок тысяч каждый день?[1] – спросил А. через две минуты.

– Ошибка в трактовке статистики, – ответила V. – Им потом многие на это указывали – я как-то даже читала большую статью с фактчекингом старых рок-н-ролльных хитов про суицид. На момент выпуска песни в день умирало сто двадцать три тысячи человек – население было четыре миллиарда. Автор почему-то выбрал спеть «сорок». Может, его и «сорок» так впечатлило, что большее число осмыслить он просто не мог. Или в текст не влазило «сто сорок», вот и спел «сорок». Сейчас умирает где-то сто пятьдесят тысяч в день. Все еще можно нормально спеть. В час – тысяч пять-шесть. Это пара человек в секунду. Пока ты слушал, умерло сто двадцать человек.

– Я провожу тебя до дома? – снова спросил А.

– А можно не до дома?

– В смысле, зайти к тебе?

– Нет, – помотала головой V, и из ее уха вывалился наушник. – Наоборот. Около дома я боюсь не одна. Боюсь, что папа увидит.

Отец V был очень суровый, но V уверяла, что бить ее он прекратил ровно с того дня, когда ей исполнилось пятнадцать и она вернулась домой после полуночи немножко выпившей. Отец выдал ей пару традиционных оплеух, потом выхватил из ее рук плеер и размахнулся, чтобы разбить его. V успела схватить его за руку – а потом укусила так сильно, что из отца потекла кровь не той группы, что у нее (об этом отец узнает позже).

– Хуже матери своей, – неожиданно поспокойнев, сообщил отец. – Та хоть людей не калечила, кроме себя.

И ушел в ванну перебинтовывать руку. С тех пор он больше никогда не поднимал на V ни эту руку, ни другую и вообще делал вид, что истории с избиениями не было. V это устраивало. Тем не менее она резонно опасалась, что отец будет в режиме компенсации колотить ее мальчиков, поэтому старалась около дома с мальчиками не ошиваться.

На следующий день они с А. встретились на железнодорожной станции – и правда, станция находилась в двух минутах от ее дома; предварительно она позвонила с домашнего телефона. Мобильным она принципиально не пользовалась.

– Такое дурацкое напоминание, что я не живу в семидесятых, – объяснила она. – Зачем его таскать с собой.

– В семидесятых было уныло, – сказал А. – Я бы не хотел там жить.

– А ты и не жил бы, – продолжала V. – И не жил никогда. А вот я жила. Я точно это знаю. Но что-то пошло не так и я теперь здесь. Но ненадолго. Это я просто забежала посмотреть, что осталось. А осталось сраное пепелище. И я стою ровно посередине с угольком в руке.

Встретившись, они поехали в школу, где училась V, – она ужасно хотела показать А. свою школу. Поскольку сам А. школу уже окончил и подал документы во все лучшие университеты (и ни в один его на тот момент не приняли), он отнесся к этому предложению с брезгливой оторопью, но согласился.

– Это какая-то особенная школа? – спросил он.