– Я будто бы стал немножко не собой после этой истории, – сказал А. – Или наоборот. До нее меня не было. А потом я стал собой. Я стал слушать ее кассеты – она оставила мне огромную сумку с кассетами. Через год я нашел в ящике письменного стола те дневники, что она писала в четырнадцать лет. Я не читал их, не мог, ведь она верила, что я не буду. Я просто таскал их всюду с собой и использовал как записную книжку: писал на полях, и на форзацах, и на оставшихся страницах – там были свободные страницы. Я не мог это читать, но я не мог это не использовать. Я словно жил ее жизнь – точнее, жил ту жизнь, которую она для меня придумала.
А. тут же стал интересен девушкам – в студенчестве он был невообразимо популярен. От него искрило той самой страннейшей разновидностью потустороннего железнодорожного электричества.
– Это потому, что я на самом деле мертвый, – объявлял А. очередной девушке, влюбленно всматривающейся ему в глаза в поисках источника вышеупомянутого электричества. – Я просто выгляжу живым, но меня нет, меня убили.
Я выпендривался, конечно, но отчасти это правда, уточнил А., я стал тем, кто я есть, только благодаря ее смерти. Получается, что ее смерть – часть моей идентичности. Она создала меня, а потом убила. Вылепила меня как глиняную фигурку наспех за десять дней – и оставила одного.
Единственный человек, которому А. рассказал эту историю во всех подробностях, – это его будущая жена. Возможно, он хотел произвести на нее впечатление. Или она слишком назойливо расспрашивала – про А. и какую-то его давнюю сердечную тайну в их компании уже много лет ходили инфернальные слухи, напоминающие позднюю поэзию Эдгара Аллана По. Кто-кто там у тебя умер, ну же.
Рассказывая обо всем жене, А. предварил историю фразой: «Перед тем как я расскажу тебе это все, я хотел бы попросить об одной вещи. Пожалуйста, отнесись к этой истории как к выдуманной. Как будто я все это придумал. Это очень важно.
– Понимаешь? – спросил А. – Я это сказал ей почему-то.
– Да нормально, – ответила я. – У всех нас были такие истории. Вот у мамы моей тоже была. У пары моих друзей была. Это какая-то общая штука про взросление – с каждым из нас должна случиться апокрифическая история из девичьего рукописного альбома про любовь и смерть, иногда еще и месть.
– А у тебя была? – спросил А.
– А я себе сама такая история, – ответила я. – Только запоздалая. А так – я не помню. Наверное, у меня была обычная жизнь, скучная: слишком раннее замужество, ребенок в двадцать четыре, многолетние страдания по поводу проебанной судьбы, ведь я так хотела заниматься чем-то другим – другим
– Ну, кто-то умирал же, – не поверил А.
– Бабушка разве что. Но это совсем другое.
Бабушка осталась и не уехала с мамой. Когда она стала умирать, мама полетела к ней. Она даже ушла с работы; рассчитывала, что все затянется на полгода-год, но все прошло быстро, вежливо, уважительно. И все равно страшно.
Видимо, ты не хотела, чтобы мама долго находилась среди всего, от чего она бежала.
Или что-то другое – бабушка не общалась с мамой с моих пятнадцати, когда узнала, что мама стала жить с женщиной. До этого я периодически приезжала к ней в гости, но не настолько часто, чтобы мы смогли стать близкими людьми (при жизни).
– Бабушка – мой единственный по-настоящему мертвый родственник. Именно к ней я мысленно обращаюсь, когда я к кому-нибудь мысленно обращаюсь, – призналась я. – Но это все про попытку нащупать связь, которой мне не хватало при жизни. Я думала, что, если мы обе умерли, у нас получится как-то связаться друг с другом. Может быть, настоящая я после смерти и правда общается с бабушкой, и они вдвоем где-то сидят под грибочком в чистом полюшке и гоняют морковные чаи. Но в таком случае это все ужасающе несправедливо – ведь есть еще и я, отрезанный ломоть никогда не испеченного пирога.