Смерти.net

– Обычный грипп, осложнения, наверное, – сквозь кашлевые слезы улыбнулась она. – Переболела еще пару недель назад, но дышать трудно, слезы текут. Папа сказал: в школу можешь не идти, но чтобы справка из поликлиники была – вот, за справкой еду. Да ну ее в жопу, справку.

Они вышли на ближайшей остановке – около дымного пустыря с пламенеющими редкими рябинками на обочине. Она действительно училась в школе – перешла в последний класс (он и правда оказался последним). На вопрос об имени подняла левую руку и растопырила средний и указательный пальцы.

– Ты левша? – спросил А.

– Я победа, – ответила она. – Победа памяти над здравым смыслом. Победа любви над смертью. Пойдем в музей камней – ты был там? Видел?

– Это где валуны валяются? – стараясь звучать безразлично, спросил А., прекрасно помнивший эти дурацкие валуны, около которых он фактически вырос – именно там когда-то давно, в уже бесконечно чужой детской звериной жизни они с пацанами по ночам били окошки в вагончиках детской железной дороги пустыми пивными бутылками – как же невыносимо больно это помнить (и как еще более невыносимо больно это помнить тому, кто это помнит о том, кто уже не помнит ничего).

– Это где был наш первый поцелуй, – небрежно ответила V, указывая правой, безымянной рукой вперед к пылающему валунами горизонту.

– Когда был? – глухо спросил А.

– В прошлом. В далеком-далеком прошлом. Когда мы с тобой только познакомились. Я страшно кашляла, дышала через рот. Я не ошибаюсь?

– Ошибаешься, – покачал головой А. – Ты перепутала поцелуи. Там был второй.

– Ха! А ты намного умнее, чем… – сказала она и запнулась.

– Чем кажусь?

– Чем я. Ты ничем не кажешься. Обычная школота.

– Почему ты тогда собралась со мной целоваться?

– Я не собираюсь, – пожала плечами V. – Я сама не поняла, как так вышло. Какое-то наваждение.

Они молча дошли до музея камней – это было хаотичное сборище валунов, оставшееся на пустыре после стройки; кто-то очень метко для тех времен назвал его музеем камней, потому что любое лишенное функциональности и влияния хаотичное сборище, возникшее после освоения пространства, есть музей. Мы тоже музей. В каком-то смысле камней.

По дороге V достала из кожаной сумки кассетный плеер – заметив округлившиеся глаза А., довольно улыбнулась во все свое бледное лицо с водоворотными впадинами глаз, приставила указательный палец левой руки – половину имени – к тонким шершавым (какие же шершавые, подумал он, будет же колоться, когда поцелую) губам и протянула А. один наушник.

– Я сразу знал, что там будет та самая песня, – говорил А. – С самого начала. У нее чертова кассета стояла именно на этой песне. Как такое могло быть?

Кассетный плеер достался V от отца – в доинтернетном прошлом он был меломаном, собирал диковинную технику, виниловые пластинки, аудиокассеты. Потом вырос, поступил в военную академию, дослужился до полковника – и собирался уже все это выбросить, когда продавал старую дачу, зачем-то хранящую весь этот хлам, – но четырнадцатилетняя тогда V устроила истерику и затребовала отдать хлам ей в прижизненное наследство. Ей хотелось покрасоваться ретровещицами перед одноклассниками – многие из них могли только мечтать украсить свой инстаграмчик кассетным плеером! Прилагающиеся к технике шуршащие хромовые отцовские аудиокассеты ее потрясли. Первое время она все прибегала в кухню, где тот мрачно высился за стареньким лэптопом и резался в древние бесплатные версии танковых стрелялок, – чтобы поделиться тем, какой, оказывается, замечательный альбом записали «Butthole Surfers» в год ее рождения, или сообщить, что «Led Zeppelin» действительно вовсе не нафталин, а дико модно и классно, – но отец реагировал с пугающей суровостью (и зря она не пугалась) и однажды наотмашь врезал ей по костлявой четырнадцатилетней щеке – за то, что посмела ворваться в тот момент, когда – да какое тебе дело что, дрянь мелкая, такая же, как мать своя придурошная, экзальтантка, истеричка, кому нужен этот мусор, та тоже мусор с улицы тащила, ветки какие-то, дохлых собак, ветошь души, ветошь души.

Мама V болела шизофренией и умерла совсем молодой. Возможно, покончила с собой, но V не хотела и не умела об этом говорить, ей было словно неинтересно. Не безразлично, нет – именно неинтересно.

– Как-то так она умерла, что папе это не понравилось. Ой не понравилось. Есть благородные смерти, а есть стыдные. Так вот у нее была стыдная. И папа стыдился – и ее, и ее смерти, и меня.

Нет, не было больно. Точнее, когда бил, было больно, конечно, но не сильно. Когда говорил про маму – не было. V было четыре года, когда с мамой это случилось – она почти ничего не помнила.