Смерти.net

– Да, мы работали на правительство до того, как попали сюда. Но когда попадаешь сюда, ты не можешь быть шпионом. Потому что когда ты на этой стороне, ты всегда на этой стороне.

И этому невозможно было возразить.

16. Тень белее белого

Утром, когда мы возвращались, было еще темно. Я вспомнила ранние мучительные походы в школу в первую смену – по сиреневой бетонной тьме, из которой мягкорукие фонари будто ножницами старательно вырезали силуэты неровных черных деревьев, чтобы вклеить их в неприятный на ощупь выгнутый от акварельной влаги альбомный лист: первый урок – рисование. По снегу полз медленный, как разлитый мед, золотой неприятный свет, в голове кисло ворочалось горькое чувство разрушенного сна – и именно сам сон, как все, что разрушено, и ощущал горечь, а я не ощущала ничего, кроме точной догадки о том, что это воспоминание – не мое, совсем не мое.

Я бы сказала, что оно может быть твоим, если бы не знала наверняка, что у меня нет доступа к твоим воспоминаниям. Ни у кого нет доступа к твоим воспоминаниям, и резонно было бы сказать, что они умерли вместе с тобой, но все-таки они не умерли вместе с тобой. Просто ни у кого нет к ним доступа – используем сейчас ту лексику, которую нам выдали, за неимением иной.

Когда нам выдадут иную лексику – я обещаю, что, кем бы я ни была в этот момент, расскажу тебе обо всем иначе, обновленным способом. И даже если это произойдет без меня, это все равно произойдет, я тебе обещаю. Самообещающий текст страшнее самоисполняющегося пророчества.

Говорить было как будто и не о чем. Муж спросил, знаю ли я, кому принадлежало кольцо, подаренное мне А. Возможно, если постараться освоить ту нырятельную технику, о которой так метафорически рассказала нам новая Лина, получится через кольцо как-то освоить коммуникацию с пальцем, которое оно обхватывает. Настучать этим пальцем послание, например.

Память подсказывала мне, что через кольцо лично я пока могу освоить лишь коммуникацию с ледяным и мягким, как черничный вареник-изгой, который разморозили и забыли сварить вместе с остальной вареничной братией, бабкиным ртом, полным студенистой мглы и мшистого чайного гриба, настоянного на засахаренных мышах. Все, что не было моей памятью и что моя память обтекала, как вода порой обтекает полутелесный контур призрака, намеренно выбежавшего под ливень, чтобы в отчаянии договорить уже в качестве формы (к форме чаще прислушиваются), подсказывало иное: мой шкаф является телефонной будкой наивысшего качества. Самой лучшей, самой красивой и новой телефонной будкой нового мира. В том, что это новый, лучший мир, который мы обязательно построим, я не сомневалась с той самой секунды, когда увидела, как загорелись глаза новой (лучшей?) Лины, когда она сказала: когда ты на этой стороне, ты всегда на этой стороне.

И нет никакой иной стороны, кроме этой.

Точнее, сторона всегда эта.

Дома муж, решивший немного поспать после этого бесконечного дня, отправился в ванную и зашумел оттуда водой-предательницей, а я быстро отперла дверь шкафа, положила обе руки – левую и правую – (понимаешь ли ты, зачем я это написала? если да, пожалуйста, положи мне на голову обе прямо сейчас, вначале левую, потом правую) на шкатулку с мамиными письмами и почувствовала, как вся вибрирую, будто бледная пирамида из двенадцати котов.

– Я тут подумал про Гарри Гудини, – сказал муж, выбравшись из кошмара и предательства водной процедуры. – Не знаю почему. Может быть, потому что закрыл глаза под душем и задержал воздух – ты же знаешь, что он мог задерживать воздух на три минуты? Или пять?

– Гудини? – испугалась я. – Почему пять? Это в связи с чем? С тем, что он из ящика выбирался? Да? Из ящика?

– Господи, да нет же, – сказал муж. – Не из ящика. Я же не из ящика вышел сейчас, а из душа.

– А я вышла из ящика, да? – тревожно спросила я. – Ты это хотел сказать?

– Да нет, что с тобой такое? Из какого ящика ты вышла? Из гроба, что ли? Ты опять начинаешь?

– Нет, – промямлила я. – Просто накатило что-то. Ну, рассказывай.