Улыбаясь всем лицом, он поклонился хану. Тот молча выслушал затейливую речь рязанца, взглянул на шурина своего Хостоврула, повелел ему взять две тысячи конницы да уничтожить безумцев.
— Я тебе этого пса рязанского живым доставлю, — щёлкнув от злобы зубами, похвалился молодой темник и ускакал.
Слуги Батыя, обнажив мечи, ждали только взмаха его руки, чтобы искромсать на куски наглых пленников, но лишь крепко сжимал поводья внук Темучина, ожидая, чем закончится побоище с Коловратом.
Хостоврул мигом окружил рязанский полк, да, узрев своё преимущество, дал знак не нападать, а выехал вперёд, желая один на один сразиться с Евпатием, чей остроконечный шлем сразу же отличил от других.
— Сними железный чан с пустой головы да посмотри мне в глаза перед смертью! — выкрикнул по его наущению толмач Коловрату. — Рассердил ты великого хана нашего Батыя, внука бессмертного Темучина, и умрёшь сейчас, как собака!
Снял шлем с головы Евпатий, и серебряные, в одночасье схваченные сединой волосы рассыпались по плечам. И ахнула дружина, ибо, выезжая из Чернигова, красной лентой перевязал свои смоляные пряди боярин. Ему ещё за сорок не перевалило, и морщины едва тронули широкоскулое лицо с глубоко посаженными тёмно-зелёными глазами, а тут будто старик явился перед ними.
Презрительно усмехнулся Хостоврул, оглядев Коловрата. Темник надеялся увидеть молодого крепкого воина, а тут старец восседал перед ним.
— Конец тебе! — проскрежетал монгол, пришпорил коня, полетел стремглав, крутя кривым мечом, на воеводу, а тот даже с места не сдвинулся.
Лишь заставил отступить коня влево на несколько шагов, выбил сулицей саблю из рук Хостоврула, а своим мечом рассёк монгола надвое: от головы до седла. И развалился, как чурбан, в разные стороны темник.
— Крошите супостатов, братья мои! Да не будет им пощады! — проревел, подобно трубе, Евпатий, и рязанцы с гиканьем и свистом кинулись на оцепеневших от невиданного зрелища иноземцев: какой же силищей надо было обладать, чтобы разрубить человека по хребту пополам!
Батый заслышал протяжный гул боя и замер. Тревогой ожгло сердце. Он взглянул на Ахмата. Его посеревшее, стёртое лицо не предвещало удачи. Подъехал Субэдей.
— Их так не одолеть, — помолчав, обронил он. — Кровь убитых нами их родичей удесятеряет силы рязанцев. Они этак половину наших полков искрошат!
Батый не ответил. Подскакал один из дозорных, сообщил о смерти Хостоврула и о том, что русичи уже теснят их.
— Ты молвил, что русич надвое его разрубил? — подивился хан.
Дозорный кивнул.
— Что ты предлагаешь? — помедлив, спросил внук Темучина у Субэдея.
— Надо выставить наши метательные орудия, не вступать с рязанцами в ближний бой, а закидать их камнями, повалить в снег и только потом добивать...
Батый опустил голову. Впервые он принимал решение, которое было чуждо его гордому нраву, впервые он натолкнулся на силищу, с которой не мог справиться в честном поединке. Хан молча кивнул.
Субэдей сам повёл пращников на Коловрата, и первые же удары потрясли боярина. Один из камней угодил в голову, и Евпатий упал. Повалились с ног и его дружинники. Как саранча, с радостным воем налетели степняки добивать раненых, самого Евпатия искололи мечами, приволокли к хану, бросили ему под ноги.
Внук Темучина наклонился и долго разглядывал боярина. Все вокруг молчали. Пленники, ратники Коловрата, опустились на колени, прощаясь с воеводой.
— Хорошо ты меня попотчевал, Коловрат, — неожиданно вымолвил Батый, глядя в раскрытые, застывшие глаза боярина. — Вот уж ни на одном пиру меня так не угощали да с такой храбростью не чествовали. Хороший мёд, не забыть его мне до самой смерти.
Ахмат, глянув на хана, не без удивления отметил, сколь поражён и растроган степной царь, однако ни гнева, ни злобы в его душе не обнаружил.
«Темучин такими благородными порывами себя не питал, всё пережигая через ярость и коварство, — подумал оракул. — И это уже признак слабости...»
— Похороните его с честью, он того заслужил, — приказал своим слугам Батый. — Всех его воинов погребите, как должно везде поступать с героями! А вы хотите служить мне? — промолвил хан, взглянув на пленников.
Те потупили головы. Понимали, что монгольский царь выказывает тем самым своё расположение и даёт им надежду на спасение. Но выступил вперёд один из них, с рассечённой щекой, и, поклонившись, бесстрашно выговорил, не пряча улыбки на губах:
— Послужили бы тебе, иноплеменный князь, да не христьянин ты, вера наша служить тебе не велит, а ещё воеводе нашему поклялись, что будем мы с ним заедино в горе и в радости! Вот и сказ весь. Посему убей нас да похорони вместе с Евпатием, мы тебе признательны будем.
Толмач перевёл Батыю слова пленника, и хан покачал головой.
— Мудро глаголил, рязанец, другого ответа я и не ожидал, а потому ступайте с миром и расскажите всем о храбрости вашего заводчика, он достоин того! — сказал Батый, удивив этим во второй раз Ахмата.
Пленники ещё мгновение не двигались с места, словно не веря толмачу, который перевёл для них слова хана.