Смерть в Персии

Внизу на равнине, залитой белым лунным светом, спят большие пастушьи собаки и стада кудрявых барашков. У дороги в Шираз стоит скромная чайхана из необожженной глины; двор заставлен грузовиками, штабелями сложены бензиновые канистры. Там сидят шоферы, рабочие и одинокий курильщик опиума. Они смотрят наверх, на террасу, где когда-то стояли дворцы их царей. Александр, захмелевший на пиру, любящий и ненавидящий сокровища библиотеки Дария, приказал поджечь дворцы. Когда обрушилась крыша, опирающаяся на мощные колонны и фигуры животных, это было похоже на конец света. Ветер с гор подхватил дым и пламя, черные облака растеклись по равнине. Юный царь радовался адскому зрелищу; его солдаты, охваченные безудержной алчностью, носились, как тени, среди огня, грабили, хватали всё подряд, гибли под рушащимися балками…

Жители этой страны так ужасно одиноки! Нужны семимильные сапоги, чтобы добраться из одной деревни в соседнюю, ведь их разделяют пустыни, скалы, никчемные пустоши. В тринадцатом веке с равнин Азии пришли монголы и заполонили персидские города. Арабские писатели рассказывают, что в одном только цветущем городе Арсакия был убит миллион человек. В горной деревне Дамаванд крестьяне укрылись в мечети, но это им не помогло, монгольские всадники мчались по улицам и убивали всех, кто попадался на пути. Они добрались даже до Аламута, крепости «горного старца», спрятанной на высокой скале в горах Эльбурса, откуда Исмаилит[6] отправлял питавшихся гашишем юношей-ассасинов, чтобы те убивали неугодных ему: на любом краю пустыни, в городе крестоносцев Антиохии, в Египте. Крепость Аламут стала легендарной, на скалу у ее подножия можно было попасть только по веревочным лестницам – но монголы сумели добраться до нее и разрушить.

В те времена люди бежали с равнины в горы – например, когда Персию настиг меч ислама, – и деревни в самых отдаленных долинах до сих пор носят персидские названия, а их жители не смешивались ни с арабами, ни с монголами. Высокие горные хребты отделяют их от остального мира. А на равнине – безжизненные полупустыни, волнистый лунный пейзаж, качающийся в лучах света подобно морю. И бесконечная, бесконечно прямая дорога пересекает его. Далеко на юге, на горном склоне лежит город Изадхаст, похожий на крепость, его дома облепили скалу и отбрасывают на равнину тень своего фантастического силуэта. Но дома эти разрушаются, камни между деревянными балками рассыпаются, и ветер носится со свистом сквозь пустые окна. Город и гору окружает широкая полоса светло-зеленой травы, на которой пасутся овцы: немножко пасторали.

Это люди деревень, плоскогорья, дюн и болот Мазандарана, портовых городов у Залива. Это кочевники с бахтийарских гор, пастухи, коневоды туркменских степей, рыбаки, добывающие икру. Это крестьяне и торговцы на базаре, это ремесленники: пекари и медники, лакировщики, мойщики ковров. Это караванщики, водители грузовиков. Рабочие и солдаты. Нищие. В Москве я как-то спросила, почему они не ведут в Иране, в соседней стране, коммунистическую пропаганду. Ведь персы – самый бедный народ…

– Это невозможно, – ответили мне, – там у людей нет общности, нет коллективного сознания. Они так одиноки, что даже не видят своей бедности, своего жалкого положения. Они не знают, что можно жить лучше, счастливее; они верят, что каждый получает от Бога свое несчастье.

Но долина Лар куда более одинока, чем Изадхаст, чем все одинокие горные деревни и юрты степных кочевников: она лежит выше всего человеческого, как лежит выше границы леса, а те кочевники, те погонщики мулов, что проходят летом по долине, покидают ее спустя несколько месяцев, и долина скрывается под снегом.

– и человек на краю своих сил

Помнишь ли ты наши безмятежные часы, когда на свете были только мы и только друг для друга? Вот был триумф! Мы были так свободны, так горды, внимательны, мы так цвели и так сверкали, душой и сердцем, глазами и лицом, мы пребывали в райском мире друг подле друга!

Гёльдерлин