Смерть оловянных солдатиков

Все замерли в ожидании. А одноглазый испуганно заморгал последним, которого мог лишиться, глазом. Вместе с головой. И эта пауза была страшной, ибо за ней могло последовать всё что угодно.

Галиб встал. И замер. Как судья, выносящий приговор.

И помощник встал. И, воздев руку, торжественно произнес:

– Галиб сказал, что вы виновны… – Пауза. – Вы виновны перед Аллахом, своими «братьями» и Галибом. – Еще пауза. – Вы виновны! Но вы победили! Галиб не станет никого наказывать, ибо все не могут отвечать за ошибку одного. Вы сделали все как надо. Но вы не ведали того, что творили. Галиб не будет никого наказывать. Но… он не станет никого награждать, ибо эта победа сомнительна и недостойна настоящих воинов. Воинов Аллаха. Ступайте с миром! И пусть будет для вас уроком! Слава Аллаху!

И Галибу тоже… И все дружно пошли. Очень довольные, потому что отделались легким испугом. А могли головами, глазами и руками, потому как Галиб суров, но справедлив. И прав, сказав, что Аллаха не обмануть. Ибо тот всё видит, всё слышит и всё знает.

И Галиб – знает. Он слуга Аллаха здесь, на Земле…

* * *

Всё было правильно! Потому что жертвы, потому что многочисленные, в Европе, и потому что больница… Но все было не правильно, все было не так, потому что не больница, а хоспис и не пациенты, а безнадежные больные, считай без пяти минут покойники.

Операция вызвала резонанс… Но могла вызвать и подозрения… Он пошел на убийство. Но он оставил лазейку для своей совести. Он убил… Но тех, кто был обречен умереть в ближайшее время. И это могло обратить на себя внимание. Он убил пациентов… Но спас персонал. И это было еще большей ошибкой. Еще большим риском. Персонал тоже должен был умереть! Умереть в первую очередь! Все это было неправильно. Ибо это было слабостью.

В последнее время он стал сентиментален. Чего раньше не наблюдалось. Раньше он убивал, когда нужно было убивать. Того, кого следовало. Или кого приказали. Невзирая на лица, пол, возраст и личные к обреченному отношения. Убивал по «производственной необходимости», не беря во внимание эмоции. Не пытаясь увильнуть от черной работы. Не пытаясь выкрутиться. Он убивал как палач, который исполняет приговоры, каждодневно рубя головы, не спрашивая имен и фамилий, не заглядывая приговоренным в лица. Просто рубит. Как дрова.

Так было раньше.

И так должно быть. И вместо этой больницы должна была быть другая больница, с обычными пациентами. И персонал той больницы должен был умереть. И все, кто находился в больнице, и все, кто мог оказаться рядом с ней. И никаких угрызений совести в отношении них быть не могло. Потому что, идя к цели, не выбирают средства!

Почему же он дал слабину?

Может, потому, что ослабло давление его Организации? Что не дышат ему в затылок его коллеги, которые, в отличие от него, не будут испытывать сомнений, если он оступится. А сделают свою работу как положено. Слишком долго он работает один. И слишком далеко от родины. Что расслабляет. Если бы он был не один, если бы их было хотя бы двое, все выглядело бы иначе. Если бы рядом с ним был, к примеру, Серега. Тот, который, не задумываясь, вычищал свидетелей, которые видели или предположительно могли видеть «шефа». И чуть не вычистил его самого, желая перерубить потянувшуюся к Организации ниточку. Тот не сомневался. Не жалел. Не рефлексировал. Не изобретал «сложных путей». Не ублажал свою совесть. Потому что понимал, что сомнения и рефлексии сильно убыточны. Что если не он, то – его. Тот, у кого сомнений уже не будет.

Вот почему возник хоспис… Потому что нет Организации. Той, прежней, безжалостной и беспощадной. Карающей отступников и их семьи за любое отхождение от правил. Может, так? Может, потому, что длинные руки «товарищей по оружию» стали короче. И можно чуть расслабиться. И немного соврать – не написать про хоспис, а лишь про больницу. Хотя раньше написал бы все как есть, сам себя вложив по полной. Ибо искажение информации есть самое серьезное в их Конторе нарушение. А теперь он и не пишет никому. Потому что – сам по себе…

Хотя… Ведь приехал же тогда Серега. Откуда-то. С ревизорскими функциями. С правом разбираться и карать. Без суда и следствия. На месте. Собственноручно. И разобрался. И вычистил. Обрубив все каналы. И тем спас его, потому что, не сумев обрезать все периферийные ниточки, он бы убрал его. Как главного носителя информации. Вырубил бы главное звено…

Значит, организация есть? Есть Серега. Есть Куратор. И он. Наверное, кто-то еще, кого нашел и поставил под ружье Куратор. Своим единовластным решением. И значит, за тот хоспис еще придется держать ответ. Перед Куратором. Перед Серегой. Да и перед самим собой. И придется ответить. По всей строгости. По законам военного времени. Если вдруг кто-нибудь зацепится и начнет разматывать и спрашивать – а почему хостел и отчего так счастливо спаслись врачи и медсестры? Что это за балаган такой? И кто его устроил?