Смерть оловянных солдатиков

Боевики удивленно вскинулись и стали заваливаться на бок. Стали падать. Одному короткая очередь перерубила череп, отчего голова его развалилась надвое. Другой принял пули вбок и умер не мгновенно, а даже успел нажать на спусковой крючок, отчего по стене и потолку хлестанула очередь. На заложников посыпались штукатурка и осколки бетона. Боевики рухнули и замерли. Из-под них по хорошо вымытому полу потянулись ручейки парящей крови.

Заложники ничего не поняли. Только что их расстреливали, а теперь их палачи сами мертвы. По ходу не будет у них адвоката. И трехразового питания… Никто ничего не понимал. И даже не считали еще себя спасенными.

В проем двери сунулась чья-то фигура. Фигура полицейского. В руках у него был пистолет – штатный «Глок». Полицейский был очень профессионален, но еще более дисциплинирован, потому что держал пистолет двумя руками, но уставив ствол в потолок. Хотя не был уверен, что боевики убиты. Но он увидел заложников и ткнул дуло вверх и выдернул палец из спусковой скобы, как предписывала ему инструкция. Чтобы случайно не застрелить гражданских людей. Он осмотрелся… Отпихнул ногой от трупов застреленных боевиков оружие. Быстро оглядел заложников. Целых и невредимых. Поднял указательный палец, мол: всё о’кей?

Ему закивали. Он еще раз показал – о’кей. Махнул ободряюще рукой. И… ушел. Совсем. И даже заложников не развязал. Такой вот незаметный и скромный герой. Только непонятно, чего он ушел? Наверное, его инструкция не позволяла ему стрелять по живым людям, даже если это преступники. Наверное, он нарушил инструкцию и не хотел писать отписки, лишаться премий, а то и вылететь с работы. Наверное – так. Иначе как еще можно объяснить его поведение?

Хотя многие после пытались. Неизвестному спасителю предлагали явиться в полицию. Обещали денежный приз и отпущение всех, за нарушение инструкций, грехов. А спасенные заложники, рыдая перед камерами, умоляли его сообщить свое имя, чтобы они помнили его и поминали всю оставшуюся жизнь добрыми словами. Но герой не пришел за премиями и наградами. И вообще никак не проявил себя. Возможно, он боялся преследования боевиков. Или их родственников, потому что слышал про кровную месть. Скорее всего, так. Версий было много. Кто-то даже предположил, что это был не полицейский, а какой-то местный доброволец, который обрядился в полицейскую форму, где-то раздобыл табельный «Глок» и разобрался с бандитами в стиле героев любимых им вестернов. И тогда понятно, что после чествования и наград его упекут лет на пять за решетку за переодевание, ношение оружия и стрельбу в общественном месте.

Соответственно, полицейские, которых возили мордой по всем телевизионным столам, аккуратно намекали, что, может, они и прохлопали террористов, но заложников тем не менее спас кто-то из их рядов. Но это все было потом.

А в тот день… все считали трупы. Их выносили и складывали в морге. Рядами, прямо на пол, потому что мест в холодильниках и на столах не хватало. А их все носили и носили… И все складывали и складывали… И уже складывали в вестибюле и на крыльце, чтобы развести по другим моргам.

Спасенный персонал и тех, кто первым увидел картину побоища, отпаивали кофе и с ними беседовали психологи. И приехавших родственников убитых пациентов отпаивали. И с ними беседовали. И вообще по больнице бродила масса народа. Хотя все подходы к ней были перемотаны предупреждающими лентами.

Многочисленные полицейские и криминалисты собирали по этажам и палатам гильзы, снимали отпечатки пальцев и показания.

Журналисты и телевизионщики лезли через оцепление, чтобы взять интервью.

Прибывшие на место трагедии политики обещали разобраться, найти и примерно наказать преступников.

А люди… Люди несли к больнице цветы. Очень много живых цветов. Живых цветов – мертвым людям. Но все, кем бы они ни были, осознали масштаб трагедии и поняли, что никто из них не защищен. Никто не может чувствовать себя в безопасности. Даже в центре Европы. Даже в маленьком, удаленном от столиц, казалось бы никому не нужном, городке.

Потому что смерть не выбирает.

И террористы тоже. Хотя, почему не выбирают?

* * *

Утренние, вечерние и все последующие – на следующий и через день – газеты вышли с траурными заголовками: «Массовое убийство в центре Европы», «Беспрецедентная жестокость», «Террористы захватили больницу»…

Требуемый эффект был достигнут… Были трупы. Много трупов. Гражданских трупов. Европейских трупов… Имел место особый цинизм преступления, потому что погибшими были больные люди, которые не могли защитить себя… Был испуг по причине того, что массовое убийство случилось не где-нибудь в третьих странах, а в Европе… Была озабоченность тем, что преступник был не один, а что действовал целый боевой отряд, который просочился мимо пограничников и полицейских. И что теперь ни один город в Европе не может чувствовать себя в безопасности. Были траурные церемонии… Слова соболезнования семьям погибших… Были заверения и обещания министров и депутатов… И телеграммы Глав государств. Потому что – масштабы. Особый цинизм. И жестокость.