Смерть леди Далгат. Исчезновение дочери Уинтера

– Например?

– Я не знаю. Он никому не говорил.

– Как долго заклинатель может контролировать своего голема? – спросил Ройс.

– Это зависит от силы воли. Заклинатель должен руководить действиями голема. Он видит его глазами и управляет его движениями. Но голем ненавидит, когда его используют, и постоянно приходится сосредоточиваться и помнить о длительности связи. Опасно держать контроль слишком долго.

– Почему?

– Можно лишиться души и навеки оказаться внутри голема. Тогда он станет бессмертным и почти непобедимым.

– Да, это действительно хуже, – согласился Ройс. – Сколько на это требуется времени?

– Обычно мы стараемся ограничить время связи несколькими часами, но и в таком случае голем успевает причинить немалый вред. Лучший способ остановить заклинателя – заставить его разорвать связь.

– Как это сделать?

– Отвлечь, пригрозить или убить.

– То есть связь рвется со смертью заклинателя?

– Да.

– Такой план мне нравится. – Губы Ройса растянулись в улыбке.

– Я бы предпочел остановить его, прежде чем он сотворит очередного голема, – произнес Адриан, направляясь к лестнице.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Грисвольд.

Адриан пожал плечами:

– Обычно мы решаем на ходу.

* * *

Наверху их ждал мир. Он молча вручил Адриану его оружие. Тот пристегнул мечи и двинулся следом за Ройсом.

– Каков наш план? – спросил он, шагая рядом с напарником по улице.

Адриан знал, что это Центральная улица, поскольку название было аккуратно написано на деревянном придорожном знаке, который полюбился птицам больше, чем местным жителям, если судить по белым потекам на табличке и столбе. Насколько понимал Адриан, она вела прямо на запад, к площади. Впереди возвышались шпили Гром-галимуса. Собор был самым высоким зданием, и его было видно отовсюду.

– Пока я над ним размышляю, – ответил Ройс.

Они были предоставлены сами себе, насколько это возможно в тесном городе, ожившем с восходом солнца. Грисвольд, Сетон и Селия Ним остались помогать Роланду усмирять повстанцев.

– Счастливого первого дня весны, – произнес Адриан, зевая, когда они миновали магазин, владелец которого перевернул вывеску, очевидно, впервые в году. «Сушеные травы» стали «Свежими цветами».

Ройс покосился на него:

– Больше так не делай.

– Ты возражаешь против весны? С каких это пор?

– Не предлагай себя в заложники.

– Ах, это. – Адриан снова зевнул. Он не выспался.

– Никаких мне тут «Ах, это», – упрекнул его Ройс, странным образом напомнив Адриану Эвелин Хемсворт. – Это не шутки. Ты загнал меня в угол.

– Тебя? А я-то думал, что загнал в угол самого себя.

– И то, и это. В нашем деле связи означают ответственность. А привязанности – слабость. Они убивают. Если бы тебя поймали и заперли, это было бы нормально. Но ты…

– Почему это было бы нормально?

– Я бы просто убил их, – произнес Ройс будничным тоном, и Адриан не стал подначивать его.

Будь на месте Ройса кто-нибудь другой, Адриан счел бы эти слова напыщенной похвальбой, но Ройс не преувеличивал, чтобы доказать свою точку зрения. Он говорил серьезно, и для него это был практический вопрос. Основное профессиональное правило, как, например, не бросать навоз против ветра.

– Но, вызвавшись в заложники, – продолжил Ройс, – ты поставил меня в сложное положение. Ставки выросли, и я не мог просто уйти, если дело примет неприятный оборот… как это.

– Ты что, пытаешься сказать, что неравнодушен ко мне?

Ройс вновь изобразил Эвелин Хемсворт, продемонстрировав выражение не-могу-поверить-что-ты-действительно-существуешь.

– Я пытаюсь сказать, что ты идиот, и когда в следующий раз ты совершишь подобную глупость, я позволю тебя убить.

Адриан улыбнулся:

– Я тебе действительно нравлюсь, да?

– Заткнись.

– Теперь мне неловко. Я не приготовил для тебя подарка на Весенний праздник.

Качая головой, Ройс ускорил шаг.

Солнце только взошло, но день уже обещал быть чудесным. Синее небо, яркое солнце, воздух заметно теплее прежнего. Птицы вили гнезда под крышами магазинов, а их владельцы распахивали зимние ставни, впуская внутрь птичье пение. Сколь редко первый день весны оправдывал надежды. Эта мысль была на лицах всех людей, которые выбирались из темных домов, чтобы отпраздновать возрождение. Матери одевали детей в красивые наряды, выдвигали суровые ультиматумы и излагали правила, запрещавшие делать что бы то ни было, кроме как стоять неподвижно. Молодые женщины выпархивали из дверей, словно свежие цветы, и кружились в ярко-желтых, розовых и зеленых платьях, предвкушая, что на них обратит внимание симпатичный шмель, а то и несколько.