Слепой. Один в темноте

В отличие от своих соседей по списку, Зайцев не добился в жизни видимых успехов – сначала застрял в «туалетном» бизнесе, потом прогорел, а потом был уличен в педофилии, отдан под суд и от звонка до звонка отсидел причитавшиеся ему по приговору пять лет. Ввиду явной никчемности господина Зайцева в судебном процессе по его делу адвокат Фарино участия не принимал. После освобождения из колонии Зайцев одиноко проживал в принадлежащей ему однокомнатной квартирке в Ховрино, нигде не работал и, если верить соседям, злоупотреблял спиртным. Содержимым городских помоек он не интересовался, пустую стеклотару и прочий утиль не собирал, но какие-то деньги у него водились. Откуда они брались, никто не знал; Глеб предположил, что в данном случае речь могла идти о вульгарном шантаже. Возможно, Зайцев знал о своем бывшем шефе и компаньоне что-то такое, что тот предпочитал держать в секрете, и тянул из Вронского деньги. Тому это в конце концов надоело, и в один далеко не прекрасный день Зайцев непонятным образом очутился на пригородной железнодорожной платформе, откуда и сверзился прямиком под колеса проходившей мимо электрички. Если верить результатам вскрытия, был он при этом пьян, как сапожник, и это обстоятельство послужило единственным, хотя и не особенно убедительным, объяснением того, каким ветром его занесло на платформу дачного поселка, где ему было решительно нечего делать.

Глеб очень сомневался, что кто-то стал бы мстить могущественному Александру Вронскому за этот пропитанный алкоголем кусок навоза, но на всякий случай поставил галочку и напротив его фамилии.

Покончив с покойниками, которые то ли были жертвами Вронского, то ли не были, Глеб устало откинулся на спинку кресла, слил в чашку остаток остывшего кофе из колбы и закурил новую сигарету. Что-то в только что изученных документах беспокоило его, и это «что-то» не имело ни малейшего отношения к подозрениям в адрес Александра Леонидовича Вронского. Какая-то ускользнувшая от внимания деталь царапала подсознание, и Глеб, как ни бился, не мог понять, что это было.

Звонок мобильного телефона прервал его бесплодные размышления. Глеб проглотил холодную кофейную горечь, затянулся сигаретой и взял трубку. Сумерки за окном давно превратились в ночь, между планками жалюзи мерцала, дружески подмигивая ему, одинокая звезда, у которой хватило сил пробиться через электрическое зарево, мутным световым куполом накрывшее гигантский мегаполис.

– Чем занимаешься? – мигом разрушив еще не успевший толком родиться романтический настрой, послышался в трубке голос генерала Потапчука.

– Ищу жемчуг в навозной куче, – доложил Сиверов.

– И как успехи?

– Выяснил, что жемчуг не входит в ежедневный рацион свиней и крупного рогатого скота.

– А если без аллегорий?

– Если без аллегорий, то изучаю личные связи известного вам господина на предмет выяснения мотивов для личной мести.

Потапчук негромко покашлял, и в этом деликатном, в сторонку, кашле Глеб явственно различил неодобрение.

– По-моему, пустая затея, – озвучил свое мнение генерал.

– По-моему, тоже, – согласился Глеб. – Но эта версия все равно нуждается в проработке. А вдруг она верна?

– Ну-ну, – скептически произнес Федор Филиппович.

– А как ваши успехи? – спросил Глеб, вовремя вспомнивший, что нападение – лучшая форма защиты.

– Примерно так же, – подтверждая его догадку, признался генерал. – То есть никак. Я установил за нашим приятелем круглосуточное наблюдение.

– И?..

– И ничего. Никаких серых «девяток», вообще ничего, что хотя бы отдаленно напоминало слежку. Либо твой соперник по автомобильным гонкам уже узнал все, что ему было нужно, либо ты его спугнул.

– Либо он стал вести себя осторожнее, и ваша наружка его просто не видит, – предложил свой вариант Глеб.

– Ну-ну, – уже другим, строгим голосом повторил Потапчук. – Я своих людей не в детских яслях набираю!

– Я в курсе, – кротко произнес Сиверов, имевший некоторый опыт общения с теми, кого Федор Филиппович назвал «своими людьми», и оставшийся не лучшего мнения об их профессиональных навыках и умственных способностях.

– Ладно, – проворчал генерал, – продолжай свои изыскания. В конце концов, время работает на нас.

Он еще что-то говорил – кажется, прощался в свойственной ему ворчливо-язвительной манере, – но Глеб вдруг перестал его слышать. Он сидел, уставившись неподвижным взглядом в экран, и видел на нем всего одно слово – то самое, что перед звонком Федора Филипповича не давало ему покоя, тревожа, как засевшая прямо в мозгу заноза.

Потом он очнулся. Прижатая к уху трубка давно замолчала, на дисплее не было ничего, кроме дежурной заставки – разговор кончился, и генерал прервал соединение. Осознав это, Глеб отложил трубку на край стола, придвинул к себе исчирканный сделанными вкривь и вкось непонятными для постороннего заметками листок бумаги, взял шариковую ручку и написал слово, случайно бросившееся ему в глаза во время разговора с Потапчуком. Потом обвел его кривым небрежным овалом, заключив в некое подобие рамки, и, подумав секунду, пририсовал рядом три вопросительных знака.