Слепой. Обратной дороги нет

Бедняги, попавшие в зависимость от «однорукого бандита», не являются предметом обсуждения: у них просто кончаются деньги, а затем кончаются и они сами – кончаются, как правило, довольно скверно. Хотя, принимаясь рассуждать о вероятностях и доле побед и поражений, люди малосведущие, как правило, первым делом вспоминают именно о них. Да и сами игроки оправдывают свое пагубное пристрастие примерно так же: дескать, чем больше играешь, тем выше вероятность выигрыша. Нельзя сказать, что все они такие уж законченные кретины; просто надежда – самый сильнодействующий из известных науке наркотиков. Именно она заставляет этих людей закрывать глаза на то простенькое обстоятельство, что любое механическое игровое устройство, не говоря уж об электронном, очень легко запрограммировать так, чтобы оно не выдавало игрокам ни гроша.

Иное дело – игра со смертью. Если ты играешь в нее достаточно долго и при этом настолько хорошо, что дожил до сорока, в один прекрасный день с тобой может произойти все что угодно, вплоть до вознесения живым на небеса. И никаких чудес! Просто, бродя в дремучем лесу вероятностей, ты провалился в щель, по недосмотру оставленную тем шутником (славянского происхождения), который все это здесь нагородил.

Глеб Сиверов так никогда и не узнал, какое маловероятное совпадение множества простых, вполне обыкновенных при отдельном рассмотрении житейских обстоятельств привело его на заваленный мусором пустырь на окраине Нежина, где он устроился под цветущим, буйно разросшимся кустом так называемой махровой сирени.

* * *

Сиреневый куст буйно цвел, распространяя вокруг тяжелый, густой сладкий аромат. Куст был старый, со множеством отходящих от толстого, корявого, черного с прозеленью ствола таких же корявых и черных, разве что чуть менее толстых ветвей. Гроздья имели глубокий, очень богатый бордово-фиолетовый оттенок; из земли вокруг материнского куста пробивалось множество молодых побегов, так что это был уже и не куст, а скорее целая заросль, в которой при сильном желании и некоторой сноровке можно было укрыть хоть взвод солдат.

Куст рос на краю оплывшего, заросшего бурьяном и сорной травой, частично заваленного мусором котлована, на дне которого виднелись бренные останки недостроенного фундамента. Серый растрескавшийся бетон затянуло сухим мхом, кое-где из трещин поднялись молодые деревца. Здесь, на пустыре, как успел заметить Глеб, таких котлованов было несколько: видимо, когда-то на этом месте планировалось построить целый микрорайон. Нежданно-негаданно свалившаяся на буйные головы братьев-славян независимость помешала осуществлению этого проекта – как, впрочем, и многих других проектов, так и оставшихся на бумаге со времен достопамятной горбачевской перестройки.

Между котлованами, среди бурьяна и мусорных куч, тут и там виднелись умирающие от старости плодовые деревья – остатки некогда зеленевших на этом месте садов. Они тоже цвели в меру своих давно истощенных сил; лежа на земле под сиреневым кустом и отмахиваясь от вездесущей мошкары, Глеб отчетливо различал сквозь ароматы цветения другие, менее изысканные запахи. Пахло разлагающимися на солнце объедками, тухлой рыбой, застарелой мочой, подсохшими экскрементами и даже, кажется, падалью – словом, всем, чем может пахнуть на стихийно образовавшейся внутри городской черты свалке.

Лежа на боку посреди всего этого «благоухающего» великолепия, Глеб чувствовал себя крысой – умной, ловкой, проворной, сильной и отважной, угодившей, несмотря на все свои превосходные качества, в мышеловку, откуда невозможно выбраться. На его след еще не напали, но это был вопрос времени. Он знал, что искать его будут изо всех сил и, очень может статься, найдут: два трупа возле милицейской машины плюс вагон чепухи, который уже наверняка нагородил драгоценный Всеволод Витальевич с его богатым не по уму воображением, гарантировали Глебу массу неприятностей с местным законом.

Сиверов перевернулся на спину, подставив лицо утреннему солнышку, и попытался еще раз трезво оценить обстановку. То, что его ищут, в сущности, не так уж страшно: если подумать, наверняка окажется, что половину своей сознательной жизни он провел, то пытаясь кого-то разыскать, то прячась от тех, кто искал его самого. То и дело эти два процесса протекали одновременно, нисколько не мешая друг другу; более того, сплошь и рядом Глебу Сиверову приходилось искать тех, кто, в свою очередь, изо всех сил искал его. Эта игра в прятки была для него делом привычным и не слишком обременительным, а уныние, которое он испытывал в данный момент, являлось скорее всего следствием самого обыкновенного голода и не менее обыкновенной жажды.