Следователь по особо важным делам

- Очень рад, что мы близки к взаимопониманию. Видите ли, Игорь Андреевич, пресса - это прежде всего общественное мнение. В какой-то степени у нас с вами одна задача: выявлять виновных и защищать невиновных. Я немного упрощаю, но суть остается. Вы меня поняли, надеюсь?

- Понял. А теперь поймите меня. Как мне кажется, вы хотите вынести на суд общественности еще не законченное дело?

- Ну, если это будет крайне необходимо. Да и то, в самых общих чертах. Я же понимаю, что работа ваша тонкая.

Многое вы не имеете права разглашать.

- Как же общественность вынесет свое мнение, если она не знает конечного результата расследования?

- Я же вам говорю: общие черты, направление, в конце концов, моральная подоплека случившегося. Потом, не обязательно материал всплывает на страницах печати. Мы посмотрим, может быть, автор письма не прав.

- Значит, вы хотите уже дать определенную оценку работе следователя?

- В какой-то мере.

- И как же мне после этого заниматься расследованием дальше?

- Ради бога, никто в ваши секреты не лезет.

- Я говорю не только о себе. Вообще. Как сохранить следователю объективность, если его берутся направлять, когда он еще сам не дошел до истины, и направлять люди некомпетентные?

- Позвольте, - запротестовал Златовратский. - Конечно, я не следователь. Но, если вы следите за центральными газетами, могли читать мои корреспонденции о судебных делах.

- Я читал.

- Ну и что скажете?

- После суда - пожалуйста. Когда вынесен вердикт:

виновен или не виновен подсудимый. Тогда опубликование материалов, их нравственная, социальная и общественная оценка в печати правомерна. До этого, на мой взгляд, - противозаконна. Вы законы знаете?

- Разумеется.

- Значит, вы должны были усвоить: виновность определяет только суд. На основании предварительного и судебного следствия. Разобраться во всех сложностях дела очень трудно.

Златовратский не хотел сдаваться:

- Но ведь никто не застрахован от ошибок,

- Верно.

- Если общественное мнение поможет избежать ошибки, что тогда?

- А если еще больше запутает?

Корреспондент пожал плечами:

- Истина рождается при столкновении мнений. Вам не кажется, что мы немного абстрагировались от предмета разговора?

- Нисколько.

- Как же нам разобраться, прав автор письма, из-за которого я здесь, или нет? Я ведь тоже на работе. Войдите в мое положение. - Он с мольбой посмотрел на меня. - Ведь это и в ваших интересах.

- Без знакомства с материалами дела разве можно разобраться во всем?

- К сожалению, нельзя. Если вы уверены в своей правоте, то должны пойти мне навстречу, - настаивал корреспондент.

- Не могу. Поймите: это было бы против закона... Не говоря уже о тайне следствия. Нам вверяют судьбы людей...

- Так ведь и мы, журналисты, - перебил он, - тоже имеем дело не с деревяшками.

- Простите, ничем не могу в данном случае помочь...

Разговор наш закончился сухо и официально. Но Златовратский дал мне понять, что все равно своего добьется.

Видимо, он "добивался", потому что в тот же день я получил телеграмму за подписью замначальника следственного управления Эдуарда Алексеевича с категорическим вызовом в Москву "для объяснения".

Я прилетел домой ночью. И все равно Наде позвонил.

Потому что чувствовал: ее появление в Крылатом и визит Златовратского чем-то связаны.

На всем протяжении пути я обдумывал, как начну этот телефонный разговор. Сдержанный, чуточку холодный, может быть, даже суровый.

Но когда после долгих гудков услышал ее голос, у меня непроизвольно вырвалось:

- Надюша, милая, как ты?

И она - несколько взволнованней, чем обычно:

- Я сразу поняла, что это ты. Откуда, Игорь?

- Из Домодедова. Что ж ты, голубок, махнула на Алтай, не согласовав?

- Дурочка, - честно призналась она. И карающий меч вывалился из моих рук. - Хотела сюрпризом... Представляешь, обратно ехала поездом. Все равно отпуск без содержания пропадал.

- Ну и как?

- Еле выдержала. На третьи сутки чуть не пересела на самолет...

- Ну спи. До завтра.

- До завтра.

После этого я готов был давать объяснения кому угодно и по какому угодно поводу.

И все же, направляясь на следующий день на работу - а я вышел из метро на станции "Тургеневская", чтобы, подольше пройтись и собраться с мыслями, - я ощущал, как по мере приближения к прокуратуре у меня все сильнее скребли на душе кошки.

Шел мокрый, тяжелый снег. Тротуар был покрыт чавкающим месивом, которое не успевали убирать дворники.

Я никого не замечал вокруг. Вдруг меня окликнули по имени-отчеству. И передо мной возник зампрокурора Иван Васильевич. Уж если и тяготила меня предстоящая встреча с начальством, так это прежде всего с ним. С Эдуардом Алексеевичем, думалось, будет проще. Друзья. Однокашники...

То, что я повстречал Ивана Васильевича, меня не удивило. Он жил где-то поблизости, у Главпочтамта.

Несколько озадачил его вид: авоська, в ней - пара бутылок кефира, кулечки, батон белого хлеба.

Он улыбнулся. Весело поздоровался. Для зампрокурора, всегда сдержанного, необычно.

Неужели я потерял уверенность в себе под напором корреспондента из газеты и обыкновенную деловую телеграмму принял за угрожающую?