Слабак

– Смотрите, как этот парень старается. Вот что меня обычно впечатляет в людях, – заметил папа, когда Билл спешно ушёл. – Он, наверное, работает здесь три или четыре вечера в неделю, чтобы оплатить учёбу. А ведь ему ещё нужно учиться и находить время на личную жизнь. Сомневаюсь, что я бы так смог. – Да и ты тоже. Но, к счастью, нам не придётся это выяснять, – добавил он, глядя на меня.

В своём кресле я вдруг почувствовала себя маленьким. Всего неделю назад папа похвалил меня, когда мы в последний раз ехали домой с работы. И вот он уже снова сжал меня до тех размеров, в каких я ощущал себя, когда не работал. Казалось, что мой рост менялся в зависимости от мнения отца. Если я делал что-то хорошо, то чувствовал себя крупнее: мои ноги твёрже стояли на полу, словно некий отвес (проходящий через центр моей головы вниз, через внутренности и ноги) удерживал меня там, где я находился. Словно соединял мои «телесные запчасти» с особой центральной нитью.

Но если я забывал, что необходимо сделать, – или делал это недостаточно быстро, или путался в деталях – моя личность словно разлеталась на части и терялась. И я не мог удержать кусочки или собрать их вместе. Единственный вывод, который можно сделать из папиного комментария, заключался в том, что мне следует каким-то образом поучиться жизни у Билла, стать более похожим на него.

– Чем занимаетесь, сэр, если позволите спросить? – спросил Билл у папы (позже, когда тот начал есть). Отец пустился в долгие, без остановки, рассуждения о больничном телевизионном бизнесе и его доле рынка, а также о количестве больниц и сотрудниках, которые работали на него по всей стране. В его рассказе не говорилось ни слова о больных людях и о том, как угнетает описываемая работа. Звучали только цифры, суммы и проценты. Несмотря на шумную толпу, Билл слушал так, словно его не ждали за другим столиком или не нужно никому относить устриц. Причём слушал настолько восторженно, что даже приливная волна не смогла бы сдвинуть его с места, где он стоял. Время от времени он поглядывал в мою сторону, чтобы попытаться включить в разговор, но становилось ясно, что я интересовал его во вторую очередь.

Мама привыкла, что некоторые молодые люди желали польстить отцу, пытаясь произвести на того впечатление. Поэтому она достала из сумки путеводитель и пролистывала страницы, загибая уголки то тут, то там. В какой-то момент она наклонилась ко мне, чтобы я смог прочитать статью о военно-морской академии.

– Знаешь, я же была помолвлена с курсантом военно-морской академии до того, как встретила твоего отца. Я рассказывала тебе о нём, не так ли? Его звали Йель, – доверительно сообщила она.

– Йель? Что за имя такое? Неудивительно, что ты хотела, чтобы я тоже поступил туда, – попытался я поддержать разговор и улыбнулся, чтобы снять напряжение. Мама покраснела. Конечно, в тот момент в воздухе витал вопрос: не вышла ли она замуж «не за того человека»?

Тем временем Билл с непоколебимой верой произнёс:

– Я думаю, в Америке должны произойти фундаментальные изменения в области здравоохранения. Вот в чём я хочу участвовать. Желаю увидеть, как всеобщее право на медицинское лечение будет прописано в законах страны. Каждый, кто пожелает, должен иметь возможность обратиться к врачу. В Питтсбурге, например, не у всех имеется такая возможность.

После окончания трапезы я ещё долго думал о Билле. Он представлял для меня загадку. Проучился два года в другом университете, а затем выбросил на ринг полотенце, чтобы начать всё сначала – первокурсником в Святом Иоанне, чтобы следовать своим идеалам. Я не встречал никого похожего на него. Что это значило? Хотя бы то, что он был по крайней мере на два года старше меня. Это в сочетании с папиным вниманием к нему только усиливало его авторитет. Я поклялся себе, что мы подружимся и я смогу брать с него пример, чтобы папа считал меня лучше.

* * *

Кампус Святого Иоанна неожиданно оказался прекрасным местом для жизни. Гигантские столетние дубы были щедро разбросаны среди лужаек перед домом. На некоторых из них даже имелись таблички с названием и годом посадки. Большая лужайка позади здания, не менее тысячи ярдов длиной, вела к реке Северн. Кирпичные дорожки соединяли библиотеку с учебными корпусами, а общежития выходили на небольшой четырёхугольный двор. Все окна были открыты, и я мог слышать обрывки голоса Джони Митчелла и колючие аккорды электрогитары.

Студенческий говор лился отовсюду. Он скапливался в маленьких подвальных уголках зданий, выстроенных в стиле федеральной архитектуры, и плавно перетекал на двор и лужайку. Все люди казались любознательными, красноречивыми и жестикулирующими: казалось, что они стараются приводить свои аргументы с помощью рук. Я удивлялся, откуда у них столько мыслей, которые нужно высказать. И почему им нужно говорить об этом публично.