Слабак

– Что это? – спросил он, свирепо улыбаясь, держа в руках мои зелёные ботинки с обтяжными каблуками. – Ты что, ходил в них на кастинг в “Soul Train”[60], да?

Он ухмыльнулся и ботинки с грохотом упали на голый деревянный пол.

– А как насчёт этого? – поинтересовался он и вытащил вешалку с зелёным бархатным костюмом (на который отец дал мне денег в Париже несколько лет назад). Тут Пэт начал смеяться, и вешалка сползла на землю, как будто её захватчик растаял, как Злая Ведьма Запада.

Я попытался увидеть костюм глазами Пэта, но такое оказалось трудно себе представить. В этом вопросе наши миры схлестнулись, и громкий шум этого столкновения лишил меня дара речи, пристыдив за мои, как я считал, достоинства. Тогда в первый раз я осознал имеющийся мировоззренческий конфликт – и алкоголь не смягчил этот сверхтвёрдый удар.

Тут дверь распахнулась, и в комнату вломился Билл. С момента нашей первой встречи в таверне «Миддлтон» мы обнаружили, что вместе посещаем семинар, а его общежитие располагается недалеко от моего. Казалось, Билл так же удивился, что пришёл сюда, как и мы с Пэтом, увидев его. Я сел в кровати.

– Я только что столкнулся с твоим соседом по комнате. Удачи с таким придурком. Боже, он выглядит очень мутным, – бросил Билл и растянулся на другой кровати.

– А что за хрень там? – спросил он, указывая на кучу вещей на полу.

– Прикид Джонни, – отозвался Пэт, указывая на меня. Меня не называли этим именем с тех пор, как я гостил у Митников в Швейцарии.

– А кого это колышет? Может носить что хочет, хотя не рекомендовал бы надевать это на занятия.

– А кто такой этот Джонни? – удивился Билл после небольшой паузы.

– Так это он и есть, – Пэт указал на меня. – Как Джонни Мэтис, верно? Но даже он не напялил бы такой костюм. Может, у него имелся бархатный голос, но такого вот бархата точно не водилось!

– Просто дайте мне поделиться с вами бессмертными словами, которыми я живу. «Хорошие дети получаются после хорошего траха». Просто запомните это. Знаете, кого сейчас цитирую? – спросил Билл.

Пэт вопрошающе посмотрел на меня, а я – на Билла. Для нас обоих стало очевидно, что он был так же пьян, как и мы, если не пьянее. Должно быть, уже успел выпить в таверне несколько коктейлей после смены.

– Норман Мейлер[61], придурки. Вот кто так сказал, – гордо бросил он, потирая подбородок.

Глава 16

Цитата Нормана Мейлера беспокоила меня. Неужели это правда? А насколько правда? И как бы узнать, правда ли это вообще? У меня не было опыта, чтобы доказать или опровергнуть эти слова, поэтому я решил прекратить зондирования, ища во фразе руководство к действию, и сосредоточиться на диалогах Платона (которые, в отличие от Нормана Мейлера, пережили тысячелетия тщательного изучения).

Я вздрогнул, когда прочитал, что поэтов надлежало изгнать из «Государства» Платона, потому что их понимание реального мира ограничивалось представлениями, полученными из вторых или третьих рук.

С великими греческими философами нас знакомил доктор Яша Кляйн, еврейский беженец из Германии (говорили, что он бежал от нацистов и оказался в Мэриленде преподавателем колледжа). Тексты, что он обдумывал и писал десятилетия, теперь перелопачивали его студенты-первокурсники. Он отчаянно пытался упростить для нас сложные философские концепции.

Когда семинар дошёл до идеи Аристотеля о перводвигателе в «Метафизике», дискуссия завязалась вокруг того, каким тот должен быть.

– Мы всё слишком усложняем! Стоп! – приказал доктор Кляйн с тяжёлым немецким акцентом, от которого буква “w” звучала как “v”.

– Представьте себе красивую женщину, – продолжил он. – Скажем, Венеру Боттичелли, стоящую обнажённой. Но только она не на раковине моллюска. Она внутри этого шкафа.

Кляйн указал своим артритным указательным пальцем на большой шкаф, заполненный книгами.

– А теперь мы открываем дверцы, видим её… и не можем удержаться! Не в силах остановить себя и потому тянемся к ней, хотим её. Мы идём к ней, как будто она – солнце. Это и есть перводвигатель. Он – как желание.

Преподаватель закончил свой спич – и, казалось, все, кроме меня, посмотрели на шкаф. Как будто идея выглядела потрясающе очевидной.

Когда занятие закончилось и мы спускались по лестнице, девушка, шедшая рядом со мной (её звали Дафни), спросила, могу ли я объяснить ей ход дискуссии. Я наблюдал за Дафни с первого вечера. Может, потому что, как и я, она почти никогда не говорила на занятиях. Даже нашёл её в студенческом справочнике и узнал, что она приехала из Нью-Йорка. Хотя это всё, что я узнал. Дафни носила прямую коричневую чёлку, качавшуюся перед глазами, как хлопковый занавес. Была высокой и костлявой, носила плиссированные юбки до колена, толстые чулки и свитеры, хотя на улице ещё стояла тёплая погода. Когда говорила, то наклоняла голову в сторону, как будто под другим углом ей удобнее вступать в беседу. У неё были большие карие глаза и густые брови. А щёки выглядели так, будто она прикусила их изнутри.

– Мы узнали, что желание и перводвигатель – это одно и то же, – предположил я.