Слабак

Я нашёл студию на Левом берегу за Пантеоном, а питался в основном в кафе «Пантеон» на улице Суффло. На пятьдесят франков в день я мог позволить себе достаточно еды, чтобы подкрепиться, – и оставалась ещё мелочь поиграть в пинбол. Я проводил много дней за автоматами, потому что почти сразу стало ясно, что роман написать не смогу. Вместо этого я читал Пруста. И бесконечно гулял по городу, где вместо рок-н-ролла слушал по ночам классическую музыку на кассетном плеере, чтобы отгородиться от неудачных литературных потуг и погрузиться в сон. Моим любимым произведением стали «Времена года» Вивальди. Обычно к концу «Весны» – первой части, с её флейтовыми птицами, тёплыми восходящими потоками воздуха и праздником урожая, – я отрубался.

Год прошёл будто в благостном тумане, и единственный вывод, который я смог сделать, – у меня нет никакого писательского таланта.

* * *

По возвращении я готовился провести всё лето дома, перед началом учёбы в колледже в Аннаполисе. За время моего отсутствия в доме кое-что добавилось. В гостиной теперь висела новая абстрактная картина и серебряная лента Мёбиуса, раскачивающаяся взад-вперёд над пианино. Тихие отголоски ударной музыки доносились из спальни наверху. Дэвид Боуи. Поскольку Тим не вернулся из интерната и редко приезжал, должно быть, они доносились из комнаты Эйлин, так как Дэнни не слушал такую музыку. Именно Эйлин ввела меня в курс дела касательно более глубоких перемен в доме, связанных с нашими родителями: «Они постоянно играют друг с другом в кошки-мышки. Мама что-то шепчет в телефон на задней лестнице. Я понятия не имею, с кем она говорит. А папа здесь теперь редко появляется. И по выходным дом полон незнакомцев».

Вскоре я и сам всё увидел. Люди намного моложе наших родителей бродили по территории дома, как будто бы это общественный парк. Причём они не были близкими друзьями наших родителей, с которыми мы выросли. Это были незнакомцы в обтягивающих водолазках и брюках клёш, а ещё восторженно вещающие гуру духовной самореализации.

Однажды в мае, вскоре после моего девятнадцатого дня рождения, когда я слушал музыку наверху в спальне Эйлин, металлический звон в прихожей внизу возвестил о том, что мама дома (она всегда бросала ключи от машины в латунную пепельницу на столике в прихожей). Я поприветствовал её. Я надеялся восстановить былое доверие между нами, но в течение нескольких дней после моего возвращения оставался настороже, ожидая тех навязчивых вопросов, от которых всегда хотелось увильнуть. «Появились подружки? А какая-нибудь особенная?» – даже не заданные, подобные вопросы терзали меня. Я старался рассказывать о себе как можно меньше, но мне всегда казалось, что всё равно сказано слишком много. Поэтому на всякий случай я почти ничего не говорил. Да и честно ли со стороны матери выведывать всю личную информацию у девятнадцатилетнего сына? Не хотел показаться чёрствым, но каким ещё мне следовало быть? Я не мог представить себе компромисс, при котором можно быть искренним касательно одних тем, и крайне сдержанным, говоря о других.

– Тебе пришло послание от правительства. Думаю, стоит открыть его, – мама сунула письмо мне в руки. – Оно выглядит официальным и очень важным.

Я увидел, что в верхнем левом углу конверта пропечатаны слова «Система воинской повинности для отдельных граждан». Пока мама наблюдала за этим, я прочитал письмо, где говорилось, что мне присвоен призывной номер 295, располагавшийся очень низко в общей таблице. Тем не менее в письме содержалась просьба немедленно обратиться в местную призывную комиссию.

«Но это же невозможно! – подумал я. – Вьетнамская война закончилась, не так ли?»

И вспомнил, что читал о мирном договоре в “International Herald Tribune”.

К тому же зачем из всех людей им понадобился мальчик в очках с явным дефицитом веса? Как и любой американец моего возраста, я слышал дикие истории об уклонении от призыва: начиная с того, что можно прикинуться геем – до того, что нужно много чего-то выпить и пульс станет выше уровня, допустимого для патруля во вьетнамских джунглях.

– Меня призывают в армию, мама.

Она подняла на меня глаза. Я выглядел выше неё по крайней мере на пять дюймов.

– Тебе не придётся идти. Но что за позорная война! – воскликнула она возмущённо. Я показал письмо, зная, что она ненавидит войну во Вьетнаме…

Когда отец вернулся домой, то согласился, что, должно быть, произошла ошибка.

– Призыв уже окончен. Наверное, какая-то тупая армейская оплошность. Помнишь, я рассказывал про неразбериху, что у них иногда случается? Отправят парней служить за Полярным кругом, снабдив их снаряжением для сафари, а утеплённые костюмы едут к Тихому океану? А если это не ошибка, то я знаю людей в городской призывной комиссии. Думаю, смогу избавить тебя от этого, – объяснил он.

Позже – тем же вечером, за ужином – подумав ещё немного, он добавил:

– А почему бы тебе на всякий случай не записаться на приём к доктору Даймонду? И посмотрим, что он скажет. Уверен, что он сталкивался с подобной ерундой и раньше. Возможно, сможет дать тебе медотвод.