Слабак

«Поступок Марко ничего не доказывает!» – сказав это себе, я сразу почувствовал прилив энергии. Но у меня банально не хватало сил: ни в ногах, ни в плечах. Поэтому я, ссутулившись, вернулся на кровать – вместе с обидой, кипевшей во мне.

Когда я лежал и неотрывно смотрел в потолок, то вдруг осознал, что случился мой первый в жизни настоящий поцелуй. Ингрид же просто коснулась губами моей щеки, но не целовала меня. Но тот факт, что «первый поцелуй» произошёл против моей воли – да ещё с мальчиком! – только усиливал нелепость и грусть, связанные с ним. Я всё ещё чувствовал, как борода Марко скребёт по моему подбородку: как будто ящерица проводит по лицу своим чешуйчатым хвостом.

Марко вызывал теперь у меня отвращение. А весь его вид просто отталкивал. Это доказывало, что отец оказался совершенно неправ, не так ли? Я не был голубым. Никогда больше мне не хотелось почувствовать чужую грубую щетину на своей щеке.

В тот вечер я написал отцу письмо, в котором не упоминал о том, что сделал Марко, но признался в приёме ЛСД. Рассудив, что если расскажу об этом, то смогу снять с себя бремя вины, и отец простит меня. Я написал всё в подробностях – на лощёной бумаге своей новой авторучкой. Закончив, запечатал конверт, наклеил марку и поскорее засунул его в почтовый ящик, чтобы не передумать. Только отправив письмо, я задумался: может быть, мне хотелось скорее шокировать отца подобной новостью, нежели получить прощение? Но с чего бы вдруг хотеть шокировать его? Может быть, такой рассказ заставит отца сделать вывод, что он недооценивал меня? И этот акт неповиновения покажет, кто я на самом деле есть?

Но я догадывался, что если расскажу ему об инциденте с Марко, то отец вполне справедливо спросит: «А зачем ты так упорно отжимался, если не для того, чтобы дать этому парню в челюсть?»

Когда Ибенге вечером вернулся в комнату и я рассказал ему о том, что сделал Марко, он спросил:

– Ты ещё удивляешься? А чего ожидал от такого урода? Этот парень очень странный: я всегда так думал. Интересно, что же случилось с его последним соседом по комнате? И кто теперь захочет поселиться с ним? Может, ему просто нравятся американские мальчики?

И он ухмыльнулся, не ожидая ответа.

На следующий день я снова чувствовал себя почти нормально. Лицо полицейского появлялось и исчезало передо мной в мгновение ока, пока я пытался понять Рабле и Гаргантюа. Борода Марко снова царапала мне щёку, отвлекая от трудного старофранцузского. Пускай эти два события и не связаны между собой, однако в моём сознании они крепко переплелись между собой. Все другие фрагменты той ночи и следующего дня появлялись и быстро исчезали.

В понедельник днём после занятий Джон пришёл и сел на кровать Ибенге.

– У тебя тоже флешбэки? – спросил я его.

– Да, но они меня уже не беспокоят, – воскликнул Джон. – Даже нравятся. Напоминают о том, что узнал.

– И что же например? Я вот ничего не узнал. Ну, кроме того, что нам крупно повезло, что нас не арестовали. Разве что увидел кучу галлюцинаций, которые не добавили ничего особенного, – парировал я.

– Я понял, что всё неправда: и полицейский, и демонстрации. Даже сам наркотик… Но давай повторим в следующие выходные? – предложил Джон.

– Не хочу это снова принимать. Я даже написал своему отцу, рассказал про этот трип, – сознался я.

– Но зачем? Не смог с этим жить? Так захотелось признаться? А кому ещё рассказал?

– Только Ибенге! – заверил я.

– А, ну хорошо. Он всё равно знает. Не могу поверить, что ты разболтал всё отцу. А если он пожалуется в школу? – зло произнёс он.

– Не расскажет. Уверен, он не станет делать проблемы из того, что я принимал наркотики. Но я не хочу принимать это снова, – ответил я.

– Почему?

– Не понравилась вся эта «спидовая часть»! И то, как долго длятся галлюцинации. Слишком тяжело для меня.

– Значит, хочешь верить только лишь в одну реальность? – парировал он, как будто бы мы вели отвлечённый философский диспут.

– Нет, есть разные реальности. Но лично мне нравятся мои собственные ощущения. Такими, какими они бывают обычно, а не включёнными на максимум.

– Ты всё неправильно понял, мужик. Все твои переживания находятся строго в одном потоке, – заверил он. – А тебе и нужен ЛСД, чтобы добраться до других.

– Что ж, думаю, мне придётся жить без этих новых переживаний, – пожал я плечами.

Наши споры привели к разногласию, касавшемуся философии, что всё больше и больше увеличивалось в течение следующих нескольких дней. Джон посчитал, что я отрекаюсь от его убеждений, что его одновременно удивило и обидело. Возможно, он решил, что его предали.

Через нескольких дней он перестал со мной разговаривать и едва здоровался, проходя мимо в коридоре. Я стал для него призраком.

Вскоре я заметил, что Франсуа тоже со мной не разговаривает.

– Что я тебе сделал? – спросил я его.

– Да ничего особенного. Но я согласен с Джоном… А ещё – когда ты идёшь в туалет посреди ночи, то громко стучишь гипсом по полу, как будто мертвец стучится в мою дверь. От этого у меня кошмары, и я просыпаюсь весь в поту.