Слабак

Я ходил по парижским улицам на своих костылях столько, насколько хватало сил стоять. Сходил в Лувр и снова в музей Оранжери, чтобы увидеть «Кувшинки» Моне. На папины деньги купил зелёный костюм из бархата и зелёные кожаные ботинки на каблуках в магазине на площади Мадлен. Я чувствовал себя освобождённым от Лозанны и своей комнаты в общежитии Пристроя. А ещё – от стыда и бойкота со стороны моих приятелей.

Разговор за ужином с отцом, как всегда, состоял из наставлений и воспоминаний: «Даже не представляешь, какой тяжёлой была Великая депрессия. Мой отец оставался без юридической практики целых десять лет! У нас имелась крыша над головой только благодаря одному бывшему клиенту, у которого была свободная квартира. И туда мы попали после того, как сбегали из двух предыдущих мест нашего жительства посреди ночи, потому что отец не мог заплатить за аренду. Я помню, как нёс туфли в руках, чтобы не шуметь на лестнице. Мне исполнилось тогда девять или десять лет. Помню, что мы становились жёстче и голоднее, глядя, как отец играет в карты каждый день в течение десяти лет. Вот почему так важно строить своё тело, укреплять себя. Хочется, чтобы ты стал человеком из плоти, а не из воздуха, не люфтменшем, как друзья моего отца, что так и не стали работать. И становились всё тоньше и тоньше день ото дня. В старые времена люфтменши переплывали из города в город, не имея устойчивости. Они рассказывали разные истории, развлекали – но у них не было оплачиваемой работы и регулярного питания. Очень не хочу, чтобы ты превратился в одного из них. Вот что я хочу до тебя донести».

За день до моего возвращения в школу отец объявил, что не сможет поужинать со мной в тот вечер, потому что нужно встретиться с деловым партнёром, но предложил выпить вместе в баре отеля.

Это был субботний вечер. Я надел свой новый зелёный костюм, разорвав правую штанину до бедра из-за гипса, новую рубашку с рисунком «в огурцы» и один новый ботинок. Спускаясь на лифте с позолоченными стрелами и лавровыми листьями, посмотрел в зеркало и почувствовал осторожную уверенность в своей силе и безопасности. Я почти был готов к тому, чтобы на следующий день вернуться в школу и встретиться со своими бывшими друзьями.

Папа заказал водку с тоником для себя и колу для меня.

– И чем займёшься сегодня вечером? Тебе требуется компания? – спросил он. Я не совсем понял, что имеется в виду. Он обернулся и посмотрел на трёх женщин, сидевших в ряд у барной стойки.

– А как насчёт одной из них? Тебе сейчас, думаю, не повредит. Ну, кого хочешь? – подмигнул он. И затем постучал тяжёлым латунным ключом от номера по мраморному столу, после чего вся дамская троица принялась в унисон поправлять свои и без того уложенные волосы.

– Как лучше – сам выберешь, или мне сделать это за тебя?

Поняв, что у меня не остаётся выбора, я устремил взгляд на темноволосую женщину справа. Подводка вокруг её глаз и оливковая кожа призывали попробовать что-то неизведанное или невыразимое. Ну или и то и другое. Она напоминала актрису Клаудию Кардинале – фигуристую и полную.

Папа театральным жестом подозвал её, и она неспешно подошла к нам. Он указал на меня, чтобы дать понять, что он не клиент, а только платит.

– Покажи ключ от своей комнаты, чтобы она увидела номер, – бросил он мне.

Дама кивнула, как будто никаких других объяснений и не требовалось. Отец показал на часы, подняв вверх десять пальцев, и затем направил её внимание на мой гипс – таким образом дав понять, сколько времени мне понадобится, чтобы вернуться в номер.

На секунду – застыв в кресле и чувствуя, как они оба выжидающе смотрят на меня, – я вдруг подумал о том, чтобы взбунтоваться. Паутина отцовских идей и ожиданий плотно облепила моё тело. Несколько секунд я не знал, на что решиться, пока не почувствовал что-то шершавое на своей щеке, вспомнив, как скребла меня борода Марко. Тогда я немедленно встал, подобрал костыли под мышки и начал медленно двигаться в сторону лифта, по полу с геометрическим рисунком, при этом чувствуя, как они смотрят мне вслед, пока я хромаю по коридору.

Я был благодарен за возможность скрыться ото всех глаз, когда двери лифта закрылись за мной. Поднявшись на свой этаж, я вновь увидел её – с выражением материнской снисходительности на лице запихивавшую пять огромных стофранковых купюр, что дал ей мой отец, в свою сумочку из грубой кожи.

В номере я поставил костыли в угол и задумался, где мне лучше ждать гостью. Для постели казалось ещё рановато. Письменный стол ложно намекал на учёбу. Оставалась маленькая кушетка, и я опустился на неё, нервничая и потея. Когда в дверь постучали, я, держась за стол, пропрыгал по ковру, чтобы впустить её. Дама принесла с собой слабый аромат сигарет и магнолии. Но, остановившись передо мной, она вдруг произнесла:

– Ты же совсем ребёнок! И сколько тебе лет?

– Мне пятнадцать, мадемуазель, – робко ответил я.

– Ну, для пятнадцати ты недостаточно большой, правда? – заметила она, не веря либо в мой возраст, либо увиденным размерам. Затем перевела взгляд на мой гипс.