Слабак

– Я рад, что вы здесь, – сонно произнёс Тим. Я забрался в свою кровать наверху, а папа сел возле его кровати. Инстинктивно мне хотелось отвлечь Тима от затруднённого дыхания. Мне нравилось, что папа сидит с нами, как если бы мы были в одной команде (или по крайней мере в одной комнате). Это было почти так же хорошо, как когда у них отменился званый ужин в субботу вечером, и он смотрел с нами «Остров Гиллигана». Мы смеялись над неумехой Гиллиганом и над тем, как Шкипер по-отечески снисходительно относился к нему и не раздражался. Тогда все мы чувствовали себя равными.

– Сколько таблеток «Тедрала» ты выпил? – поинтересовался папа.

– Две. Принял только что, – ответил Тим.

– Давайте завтра поедем на велосипедах к дому в Миллвуде, где раньше встречались нацисты. Как он там называется? – предложил я.

– Он назывался Бунд-холл. Сейчас там особо не на что смотреть. Обычный дом, – пояснил отец.

– А правда в Миллвуде скрывались нацисты? – спросил я, размышляя о беспокоивших меня звуках с улицы, пока хрипы Тима не отвлекли от них.

– Не преувеличивай! – произнёс папа менторским тоном. – Это место называлось Фольсксбунд. Там собирались местные жители немецкого происхождения, чтобы просто пообщаться. Бунд значит «клуб». На самом деле они не были никакими нацистами, разве что среди завсегдатаев водилось несколько психов, поддерживавших Гитлера.

Дверь открылась, и вошла мама в синем стёганом халате. Подошла к жалюзи, поправила планки и закрыла их. Она ходила по комнате туда-сюда, перебирая найденные нами сокровища: камни, которые мы считали наконечниками индейских стрел, и осколки стекла, бывшие, по нашему мнению, осколками пивных бутылок колонистов. Прежде чем выйти, она остановилась возле Тима и положила руку ему на лоб.

– Надеюсь, тебе завтра станет лучше, дорогой, – проговорила она и вышла.

Папа остался, готовый быть с нами до тех пор, пока астматический приступ Тима не закончится. Обычно брат был неугомонным и активным, но во время подобных ночных бдений становился в высшей степени спокойным. Когда мы переставали говорить и в комнате воцарялась тишина, хрипы Тима становились похожи на звук мётел, метущих каменный пол патио: по весне мама заставляла нас подметать снова и снова, прежде чем вынести белую кованую мебель. Каждый раз, когда казалось, что мы смели уже все серёжки и жёлуди в траву, она находила их ещё – и нам приходилось начинать заново. Это напоминало уборку снега в метель.

– Ладно, тихо, ребята, – сказал папа, хотя мы и молчали. Я понимал, что даже если мы с папой отвлечём Тима, его приступ астмы никуда не исчезнет, хотя мы на это очень надеялись.

Меня вдруг затошнило, и я сделал глубокий вдох. Проблемы со здоровьем младшего брата лежали за пределами моих возможностей ему помочь. Да и раз папа находился там, то ответственность с меня снималась. Поэтому я снова стал думать о том, что в дом могут проникнуть злоумышленники.

Я проанализировал возможности побега в случае внезапного нападения. Услыхав шаги на лестнице в прихожей, я бы соскочил со второго яруса кровати и тихо прокрался в комнату Эйлин, чтобы не потревожить её. Затем выскользнул бы из её ванной комнаты, ведущей на террасу. Перекинул бы себя через перила и спустился по водосточной трубе. А затем, не обращая внимания на странные тени, побежал бы вниз с большого холма – сообщить о происходящем в полицейский участок рядом с нашей дорогой (не только спасся бы сам, но и спас других!). Благодаря моим усилиям братья, сестра и родители были бы спасены. И подобная смелость реабилитировала бы меня в собственных глазах. Я уже чувствовал себя героем: все увидят, какой я находчивый! И такие недостатки, как рост и размер, уже не будут иметь значения благодаря моей смелости и ловкости.

Глава 4

Кадиллак “Fleetwood Brougham”, возивший моего отца в Нью-Йорк и обратно каждый день, не считался обычным транспортом. Заднее сиденье – убежище отца, где он мог беспрепятственно провести час в одиночестве. Время от времени он пролистывал газету “The New York Times” и перебирал стопки документов, что приносил домой каждый вечер. В основном они так и оставались лежать непрочитанными в портфеле, пока он смотрел в окно и слушал свою любимую музыку: «Сюиты для виолончели соло» Баха в исполнении Яноша Штаркера.

Побыть с отцом наедине в его машине – по дороге в город, который я считал «его городом», – казалось редкой привилегией. Аттилио, необъятный водитель из Неаполя, вёл машину по маршруту, выбранному отцом, а его скорбное клоунское лицо с острыми чёрными волосами телепортировалось на заднее сиденье с помощью зеркала заднего вида. Касательно вождения отец давал Аттилио очень чёткие инструкции. «Всегда поджимай тормоз. Никогда не дави на него. Запомни, он такой же уязвимый, как и ты», – говорил он. Хотя трудно представить, что такой большой человек, как Аттилио, может быть уязвимым. Его рост и габариты, казалось, делали его неуязвимым.

– Начинай поворачивать заранее, не дёргай руль, – часто повторял папа как для меня, будущего водителя, так и для Аттилио.