Слабак

– Не хочу портить хорошие новости, но этот парень сочиняет. Он готов сказать всё, что, по его мнению, мы хотим услышать. Давай я расскажу одну историю. Пятьдесят или шестьдесят лет назад, после Первой Мировой войны, жил-был маленький мальчик, выросший в одном из самых богатых домов Европы. Он мог получить всё, что пожелает. И всегда, когда пожелает. Только у него имелась одна проблема: он не мог говорить. Ни единого слова. Указывал на еду или игрушки, которые хотел, и ему их давали. Поначалу родители не волновались, но к тому времени, когда ему исполнилось шесть или семь лет, поняли, что лучше выяснить, что тут можно сделать. Водили его к лучшим лорам, обследовавшим оперных певцов, но те не обнаружили никаких проблем с голосовыми связками. Обойдя врача за врачом, родители сдались и отвезли ребёнка домой. В то Рождество они отправились в Санкт-Мориц. В один очень холодный день мать повела мальчика кататься на коньках. Чтобы катавшиеся не мёрзли, на катке подавали горячий шоколад. Мальчик сделал глоток и с отвращением выплюнул его: «Боже, как горячо! Что ты делаешь со мной?» Его мать казалась вне себя от радости. «Ты можешь говорить! Это чудо! – воскликнула она. – Почему же ты не говорил до сих пор?» Мальчик ответил не раздумывая: «Потому что не видел в этом необходимости!» Итак, рассказываю это, Джон, потому что теперь тебе просто необходимо есть. Ты должен сделать это для себя. Если я попробую есть за тебя, то сам и потолстею. Пришло время напитать себя на тот случай, если ваш ортодонт и его дурацкие прогнозы неверны. Ты слушаешь, что я говорю? – спросил он.

Я кивнул и спрыгнул с турника.

* * *

Через неделю мама отвела меня к доктору Даймонду, моему педиатру, его кабинет находился в Чаппакуа, на первом этаже старинного викторианского дома со скрипящими половицами. Он казался крайне заинтересованным в развитии умственных способностей своих юных пациентов так же, как в физическом здоровье, и всегда спрашивал, какие книги мы читаем и что о них думаем. Его густые тусклые седые волосы и ясный взгляд голубых глаз намекали, что он мог поделиться почти мистической мудростью. Моя мама объяснила, зачем мы пришли, и рассказала про расчёты доктора Брюэра. Он слушал и ничего не говорил. А затем попросил меня снять рубашку и потрогал кости моих предплечий – осторожно и со знанием дела, как будто в них закладывался некий глубокий смысл.

– Давай сначала посмотрим, сколько ты весишь, – предложил он.

Я встал на весы и увидел, как серебристая стрелка скользнула мимо отметки в пятьдесят фунтов. Он посмотрел записи с моего предыдущего осмотра.

– Всё примерно так же, как и раньше, Джина. Существуют данные, подтверждающие сказанное вашим доктором Брюэром. Но их немного, – он сделал паузу и улыбнулся.

– Итак, Джон, сколько ты сам хочешь весить? Какого роста хотел бы стать? – спросил он, как будто я имел право голоса в подобных вопросах.

Мысль о том, что можно иметь собственное представление о том, сколько я хочу весить, никогда раньше не приходила мне в голову. Трудно сказать, имелся ли вообще правильный ответ на такой вопрос.

– Ну, думаю, что хочу стать такого же роста, как мои родители. И в один прекрасный день хотел бы набрать больше ста фунтов[8], – пробормотал я, как будто пытаясь подобрать цифру, которая бы всех удовлетворила. Но как только я произнёс «сто фунтов», числа вспыхнули в моей голове флуоресцентным светом, сообщая о чём-то невероятном, почти сюрреалистичном, как, скажем, грядущий 2000 год. Я повторил это, будучи твёрдо уверенным, что говорю правду (даже если сказанные слова были вызваны лишь моим желанием успокоить их).

– Я хочу весить сто фунтов! – такое утверждение не сразу стало моим, но оно походило на клятву, в которую вполне можно поверить. Один только образ единицы, за которой следуют два нуля, заставил меня гордиться собой, хотя я пока что нисколько не прибавил в весе. Одобряющие взгляды матери и доктора Даймонда подтверждали, что я угадал.

– Хороший ответ, Джон, – произнёс доктор. – Ты станешь таким, каким собираешься быть. Перестань беспокоиться о нём, Джина. Он будет в порядке, – и он укоризненно посмотрел на мою мать.

Однако вся эта одержимость – программа упражнений отца, шоколадные коктейли и постоянные призывы «просто есть чуть больше: ну, ещё два кусочка, как насчёт трёх ложечек за бабушку Иду?» – совершенно раздавили меня. Вместо того, чтобы почувствовать, что я стою на пороге нового большого будущего, из-за постоянного насилия едой возникло ощущение, что я всё больше отстаю от нормы и ситуация лишь ухудшается. Это усилило мои сомнения в успехе нашего предприятия, а планы отца на меня показались недостижимыми и неправдоподобными. Хотелось спросить отца: почему бы ему не позволить мне достичь своего естественного веса самостоятельно? Почему приходится прилагать такие огромные усилия к тому, что вызвало у меня лишь мимолётный интерес? Зачем он мне всё это навязал?