Валя подсознательно чувствовал свою вину за случившееся, потому что именно он устроил концерт Рода. Первые два дня старый рокер практически не отходил от барной стойки – опекал Вику.
А потом жизнь вошла в привычную колею. Концерт и инцидент постепенно забылись, Валя занимался организацией новых выступлений, завсегдатаи были рады видеть Вику.
А Вика была рада видеть Егора.
В тот вечер, когда она приехала вернуть ему очки, они поговорили немного. Он пригласил ее войти, она прошла в комнату и сразу же наткнулась на ворох бумаг с разными интерпретациями одной и той же линии. Вика не могла идентифицировать линию. Она не знала, что это ее шрам. Она никогда не рассматривала свой рубец в зеркало. Она просто знала, что он есть и что периодически болит. Хотя болеть не может и не должен. Тем не менее порой Вика ощущала его легкое жжение, когда прошлое напоминало о себе.
Она некоторое время смотрела молча на эти линии, взяла один лист, перевернула горизонтально и сказала:
– Похоже на очертание горы.
– Люди по-разному видят одно и то же изображение, – ответил Егор.
А потом Вика перевела взгляд и увидела рисунок длинного ущелья, точь-в-точь такой же формы. Да уж… по-разному. У кого-то гора, у кого-то пропасть. Забавно.
Она продолжала разглядывать рисунок. Егор молчал.
Рисунок отличался по стилю от тех портретов, которые он оставлял в баре. Казалось, этот был упрощен, схематичен и главное в нем не правдивость передачи природы, а само ущелье, которое нужно преодолеть. И неясно: можно его перейти или для человека это конечная точка пути, после которой он повернется и уйдет обратно.
– Почему ты не нарисуешь обычную, понятную всем картину? – спросила Вика. – Ведь ты же умеешь.
– Почему одни играют симфонии, а другие рок? – ответил он вопросом на вопрос.
Это было доходчивое объяснение. Вика кивнула и повернулась к выходу.
Но, прежде чем покинуть квартиру, сказала:
– Спасибо. При случае заглядывай в «Роки».
Через два дня она вышла на работу, а еще через два появился Егор. Он больше не рисовал ее портреты, зато пригласил в выходной в студию на мастер-класс. И Вика приняла это приглашение. Она сидела среди пяти таких же неумех и пыталась нарисовать красками кувшин. Впрочем, вскоре выяснилось, что настоящих неумех было двое: сама Вика и сидящая справа от нее женщина лет пятидесяти. У остальных трех участниц мастер-класса кувшины получились вполне себе приличные. К концу занятия Вика устала так, словно отработала смену в баре. Оказывается, рисование – это работа мысли. И если кувшин коричневый, то коричневый он только на первый взгляд. Там есть и блики, и тень, и отражение. А ручка с орнаментом! Это вообще отдельная история.
– Я где-то читала, что рисование полезно для нервов, успокаивает, – сказала Вика, когда они после занятия шли по городу. – Врут.
– Правда?
– Абсолютно. Я с твоим кувшином намучилась.
– Зато теперь сможешь повесить его на стену и хвалиться гостям.
– После того, как ты его подправил.
Егор был высокий, и все его тело казалось чуточку вытянутым. А по коротко стриженной голове хотелось провести ладонью. А еще узнать, что написано на той татуировке, что начиналась на шее, а потом уходила под футболку. Да и вообще, если не считать картин, Егор был очень обыкновенный. Ничего общего с теми людьми, с которыми Вика общалась раньше. В прошлой жизни.
Она ему нравилась, и впервые за долгое время этот интерес Вику не пугал. Наверное, он видел ее шрам, когда переодевал в свою футболку, но ни словом об этом не обмолвился. Он вообще не задавал вопросов. Зато купил наполненный гелием ярко-оранжевый шар в цветочек и вручил ей. Вика шла по улице с шаром, а потом на горбатом мостике на Пресне запустила его в небо. И они долго смотрели на полет воздушного шарика. Это был лучший Викин выходной за последние почти двадцать два месяца.
И они наконец обменялись телефонами.
Он написал адрес офиса Сержа. Добрый день… как официально. Раньше было «привет».
На этом переписка закончилась. А через два дня в офис Сержа доставили каталоги, и вдохновленный Лисицкий позвонил Артему сказать, что альбомы – «огонь».