Сказы и байки Жигулей

Берёза, что росла возле родника, верхушкой своей с облаками соседничала. Приятно было в полдень, в самое пекло, в тени её отдохнуть. И вот повадился под ту берёзу ходить один жигулёвский отшельник. Уж какой у него был ранг – у них ведь, у отшельников, тоже свои ранги имеются – Бог его знает! Садился тот отшельник в траву, клал на колени толстую книжицу-ижицу, на три застёжки закрытую, поверх неё – свои руки, и начинал проповедовать. Кому, спросите вы? Да сначала лишь пчёлам да бабочкам, что весь день возле родника вились-крутились. А спустя короткое время и подгорцы, кто посмелей да полюбопытней, стали под ту берёзу приходить.

Проповеди у отшельника ладные всегда получались. Сильно намагничивали они человека. О чём, спросите вы, он говорил? Да всё больше безбожников мудрость поддельную корил. Иногда и о людях-ангелах рассказывал. О таких, значит, существах, которые ныне на землю редко являются, но в будущем в превеликом числе придут.

Целое лето, считай, тот отшельник проповедовал. Под конец почти всё село Подгоры к нему по вечерам приходить стало. А как осенние простудные дни наступили, в горы отшельник засобирался.

Тут уж, понятное дело, все его упрашивать стали. Путеводи, дескать, нами и дальше! Ну, да отшельник тот однодневным другом быть и не собирался, вновь весной обещал прийти.

Сдержал отшельник своё слово – вернулся, лишь только оттепель пути рассметанила, под берёзу свою. Сначала на голом-то месте, под ветром-свистуном, слово Божье ой как зябко вещать было. Ну, да у весны дела ладятся: скоро вода по оврагам отжурчала, сочные травы взошли!

И вот – дело уже в начале мая было – собрался народ в очередной раз у той берёзы. Вздохнул отшельник полной грудью и только собрался начать свою проповедь, как вдруг запел в молодой листве соловей. Эдакая-то серая пташка, каких в Подгорах и его окрестностях видимо-невидимо по весне водится! Видать, только что из своей Африки прилетел: пёрышки почистил, хвостиком дрыгнул и запел. Плескучая какая-то радость в той песне была. Любовь, ещё мало знакомая человеку, ко всему, живущему на земле, под землёй и на небе!

Недолго, совсем недолго пел соловей. А как замолчал, поднялся отшельник со своего места, сверкнул глазами, в которых соловьиная песня радость зажгла, и в пояс подгорцам поклонился. «Проповедь окончена, – возвестил. – Потому как всё, о чём я намеревался рассказать вам за целое лето, поведал в своей короткой песне соловей».

Странный был всё же тот отшельник! Перекинул через плечо свою сермяжную сумку, в которой звякнули чашка и кружка – единственные вещи, которые при нём тогда были – и в горы ушёл. Так больше и не возвратился.

А очередной весной – это и некоторые старики, ещё живущие в Подгорах, подтвердить могут – прилетел на ту берёзу соловей с человечьим лицом. И лицо у него отшельника, что ушёл и не возвратился, в точности было. Запел соловей так, что загрезишься, однако осечка в этом вопросе вышла. Одни крылечные разговоры, полные беспокойства, тот соловей и породил: к войне или к миру такое чудо?

Я, байщик-обманщик, так разумею, что каждому своя дорога на этой земле уготована. И всё полезно, что не скабрезно, что Белобога вызывает во тьме на подмогу, и что открывает дверцу, ведущую к каждому сердцу.

Сказка ни о чём

Один отшельник, живший ещё в досамарские времена, умел, как о том старожилы вспоминают, сказки ни о чём сочинять.

Заглянет к нему, бывало, охотник, попросит такую сказку рассказать. Отшельник возложит ему на голову руки, надавит слегка на виски. «Слушай тишину», – скажет, как прикажет, ему. И охотник сидит целыми днями возле пещеры, не шелохнётся. Лишь порой улыбнётся, да так, словно солнечный зайчик упал на лицо.

А иной раз скажет ему отшельник: «Зри красоту». И укажет морщинистым пальцем куда-то вдаль. Охотник и смотрит, мигать перестав. На эмалевый, искрящийся на солнце снег, на лиловую дугу горизонта – на всё, как новорождённый, глядит. Кому такое дело «до фонаря», а у охотника из глаз слёзы восторга льются, катятся по длинной бороде!

Но вот сказка ни о чём рассказана, охотник встаёт и уходит. Тянутся по длинному буераку следы от лыж. А месяца через два, когда первые одуванчики в траве зажелтеют, приходит снова к отшельнику. На этот раз без силков и лука, с родниковыми какими-то мыслями в голове. Просится к отшельнику в ученики...

Всё.

Сон и калика перехожий

Не в былые времена древлянские, а в наши, троянские, жили-были в Жигулях муж и жена. Иван, значит, да Марья. Венчались по обоюдному согласию, а ссорились каждый божий день. Не любовь и не битва – любитва какая-то промеж них была!

И вот однажды, во время очередной ссоры, вырвалось у Марьи из груди:

– Чтоб ты в кусок льда превратился!

Не успела досчитать до трёх, как муж её, Иван, превратился в кусок звонкого льда.

Тает лёд под ярким весенним солнцем на глазах. Марья плачет, что делать – не знает. Наконец, догадалась: спустила тот лёд в погреб, положила на прошлогодний снег.