Синдром

— Тогда что же ты ее не закрыл?.. — усмехнулся Ирвин и, медленно взяв ноутбук, потянул его в сторону.

Брендон ухватился за черную крышку так, что побелели пальцы. Ирвин мягко улыбнулся и замер, не позволяя отобрать девайс. Несколько долгих секунд они смотрели друг другу в глаза, а потом Белл ослабил хватку.

Ирвин очень аккуратно, будто он сапер и в руках у него неразорвавшийся снаряд времен Второй Мировой, потянул ноутбук на себя. Положил его на тумбочку, а потом пересел еще чуть ближе. Брендон по-прежнему мог пихнуть его коленями и оттолкнуть руками, но ничего из этого не делал. Решив, что это скорее "Да", чем "Нет", Ирвин его поцеловал. Осторожно и нежно, будто пробуя незнакомый фрукт. Провел кончиком языка по напряженным, плотно сжатым губам, погладил коротко остриженный ежик волос на голове, положил руку на затылок Брендона. Не фиксируя, нет, лишь мягко поддерживая.

Больше всего Брендон напоминал ему дикого кота. Отчаянно нуждающегося в ласке, но боящегося ее, потому что вместо почесывания за ухом он слишком часто получал ботинком под живот.

Дыхание Белла мгновенно сбилось — Ирвин хорошо это почувствовал. Целуя безответные плотно сомкнутые губы, он подумал, что Брендон ждал этого. Понимал — не мог не понимать! — к чему все идет, боялся и… хотел. Иначе почему чертова дверь оказалась открыта?

Наконец губы Белла дрогнули. Но не чтобы ответить на поцелуй.

— Да ты конченный садист, оказывается, — прошептал он глухо.

Ирвин чуть отстранился, но не убрал руку с затылка Брендона.

— Десять лет прошло, — сказал тихо и спокойно, хотя чертовски хотелось залепить Беллу пощечину. Затеять бесполезную — потому что Ирвин гарантированно проиграет, — драку, устроить сцену, орать до хрипоты... Все что угодно, лишь бы Брендон ответил. Чтобы понял сам, что он не мертвый и что никуда не деться от желаний. — Ты выжил, признай это уже. И пойми, что погибшие не смогут оценить ни твоей верности, ни твоих жертв, — он все-таки заставил себя говорить спокойно.

— А кто сможет? — Ирвин даже слегка испугался, когда Белл вскинул руки, но тот всего лишь схватил его за плечи и отстранил от себя на пару десятков сантиметров. — Уж не ты ли? Так хочется поставить галочку в очередном списке? Или член дымится? И не смей мне врать, — он понизил голос и сам наклонился вперед. — Тебе плевать на мою верность. И плевать, что со мной будет потом.

— Мне не наплевать, что ты врешь сам себе, — отчеканил Ирвин. — Я уже сказал, что не планирую затащить тебя в постель, я, помнится, даже попросил не смотреть. Но мне противно от того, что ты не хочешь видеть очевидного, — он отодвинулся сам, скрестил руки на груди. — Зачем ты живешь? — спросил жестко. — Только не ври, что ради выплаты компенсации. Почему не используешь тот самый нож? Символично бы вышло.

Слова, вырвавшиеся из горла, были жестокими настолько, что Ирвин не удивился бы удару. Но Белл даже не переменился в лице.

— Слишком просто, — спокойно — чересчур спокойно! — ответил он. И также спокойно продолжил: — Я думал о том, чтобы что-нибудь отрезать. Ноги, например. Но тогда я не смог бы работать.

Ирвин отшатнулся, будто Белл его все-таки ударил. С трудом протолкнул слюну через сжавшееся в судороге горло. Самобичевание — один из симптомов болезни души, но вот такое потребительское отношение к своему телу по-настоящему пугало.

И все-таки какая-то часть Белла отчаянно хотела жить. Жаль, сам Белл не хотел этого осознавать.

— А зачем ноги? — спросил Ирвин, искренне надеясь, что его не стошнит. Потому что желудок уже горел огнем. — Просто потому, что они отказали у Дуо? У человека можно дохрена всего отрезать без потери работоспособности. Уши, нос, язык, гениталии.

— Потеря ни одной из этих частей тела не принесет ничего, кроме кратковременной боли, — Белл посмотрел на него равнодушным пустым взглядом. Наверное, именно с таким он взял бы нож и без колебаний отсек бы себе, к примеру, ухо. — Боль я могу причинить себе множеством других способов.

— Это ничего не изменит, — покачал головой Ирвин. — Телесная боль — это всего лишь боль, — и он снова подался вперед. Сгреб в объятия напряженного, будто каменного Брендона, прижал к себе. — Разреши себе жить, — прошептал в горячее ухо. — Не для меня и не ради себя. Живи за него.

Брендон попытался его оттолкнуть, но сдался после первой же неудачи. Да так и застыл, ухватившись за его плечи в неловком недообъятии.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — его голос звучал искаженно, будто в горле уже скопилась горечь.

— Но я вижу, — шепотом ответил Ирвин. Он все еще боялся не удержать содержимое желудка внутри него, если хоть немного напряжется. — И прости, но ты обманываешь сам себя.

— Это не обман, — процедил Брендон. — Это чертова физиология!

— Пусть так, — Ирвин дышал неглубоко и спокойно, надеясь, что нутро окончательно успокоится. — В конце концов, инстинкт самосохранения и есть физиология. И он самый сильный, подчиняющий себе все остальные.