Сильвия и Бруно

«Какие у них замечательные головки, не правда ли? — продолжала моя приятельница, указуя своей полной рукой на отступающую армию. — Френологи от них просто в восторге. Вот взгляните на маленького Сэма. Он у нас, знаете ли, из младших. Но растёт — Боже ты мой, как этот малыш растёт! Вы даже не представляете, сколько он весит! А тот высокий — это Фредди; по сравнению с остальными он чересчур велик, это правда, и временами настоящий хулиган, но у него нежное сердце: прочтите ему стихотворение, и он сейчас же расчувствуется, словно девушка! Затем Бенджи, тоже чудесный ребёнок, но даже сказать страшно, сколько мы тратимся на него в мелкой монете. Ну и забот же было с ним, пока мы не увеличили ему содержания! А Артур, тот сильно продвинулся в любимом занятии и до-смерти беспокоит бедного Джона и меня! Артур был очень хороший мальчик, и такой же любимец остальных детей, как теперь Гарри: он рисовал им такие чудесные картинки, каких вы никогда не видели! Это были дома, и все с окошками и трубами — кажется, это ещё называют „высоким искусством“. Мы как-то возводили теплицу по принципам высокого искусства, и, вы не поверите, мастер установил крышу на множестве таких стержней, ну как вязальные спицы! Она, разумеется, вскоре рухнула нам на головы, так что пришлось строить заново. Как я сказала тогда Джону, „если это и есть высокое искусство, то дайте мне в следующий раз немного больше искусства и немного меньше высоты!“ Как нам сообщают из Вестминстера, он очень хорошо учится, но его куратор пишет, что он чересчур астматичен, бедный мальчик…»

«Эстетичен, дорогая, эстетичен!» — запротестовал Джон.

«Ладно-ладно, любовь моя, — сказала добрая леди, — все эти сложные медицинские термины звучат для меня одинаково. И ведут они к одному и тому же — к рождественским счетам, и значат одно и то же: „Плати, как и раньше!“ Ну, хорошо! Они, в общем, все прекрасные мальчуганы; один только у них недостаток… Но я утомляю вас, разглагольствуя так долго о ребятишках. Что вы думаете об этом нашем соглашении?»

Я так и сяк вертел в руках означенную бумагу, совершенно не представляя, что ответить по поводу этой странной программы.

«Я, наверно, недопонял, — сказал я. — Не хотите же вы сказать, что переложили решение вопроса на вашу горничную?»

«Но именно это я и хочу сказать, — ответила леди немного раздражённо. — Она весьма благоразумная молодая особа, уверяю вас. И теперь куда Сьюзан нам укажет, туда мы и поедем!»

«И поедем, и поедем», — эхом повторил её муж с неким унылым растягиванием, раскачиваясь взад-вперёд в своём кресле.

«Вы и не представляете, как приятно сознавать, что всё дело — в руках Сьюзан».

«Пойдёшь, куда укажет Сьюзан, — отозвался я со смутной мыслью, что цитирую старую песню. — Что ж, Сьюзан, вне сомнения, имеет хороший вкус… Но всё же, позвольте заметить, следует быть начеку…»

«Вот — то самое слово! — воскликнула моя прятельница, ударив в ладоши. — Она у нас уже на чеку, правда, Джон?»

«Правда, она у нас уже…» — эхом отозвался Джон.

«Этим самым утром я заставила его подписать для неё чистый чек, чтобы она могла взять любую сумму, какую захочет. Это так удобно, говорю вам, — решить вопрос и сбыть его с рук! Джон-то до сих пор всё ворчит, но раз теперь я могу сказать ему, что и вы так советуете…»

«Но, мадам, — неуверенно начал я, — я имел в виду „начеку“, а не „на чеке“, вернее, „с чеком“!»

«…вы так советуете, — повторила миссис Ниверс, не замечая моей поправки, — теперь-то он увидит всю разумность этого шага — такой здравомыслящий, как он!» — Тут она ободряюще взглянула на мужа, который попытался улыбнуться «неспешной мудрою улыбкой», как Теннисонов «богатый мельник»,[81] но, боюсь, его улыбка больше подражала мельниковой неспешности, чем мудрости.

— Я понял, что обсуждать предмет дальше было бы пустой тратой слов, поэтому я откланялся, и до отъезда моих друзей на морской курорт уже не виделся с ними. Я прочту следующее место из письма, которое получил вчера от миссис Ниверс:

«Маргейт, 1 апреля.

Дорогой друг!

Знаком вам старый анекдот о некоем обществе, собравшемся за обедом, где не было ничего горячего, кроме мороженого, и ничего холодного, кроме супа? Так я могу Вас уверить, что теремок, в котором нас поселили, оказался ни низок ни высок, ни крепок ни слаб, поскольку высоки в нём только цены и лестницы, а низки только море и компания, крепок только хлеб, а слаб только чай!»

— Из общего тона её письма я заключил, что удовольствия они не получают.