Шоссе Линкольна

Он не ответил, и я распахнул дверь — тогда я увидел, что на кровать не ложились, стул лежит перевернутый посреди комнаты, а Марселин висит на потолочном вентиляторе.

Поскрипывали, как вы понимаете, не пружины. Поскрипывала веревка под весом тела, качавшегося взад-вперед.

Когда я разбудил отца и привел его в номер Марселина, он только кивнул, словно всегда этого ждал. Потом послал меня в холл, чтобы там позвонили куда следует.

Через полчаса в комнате стояли трое полицейских: двое патрульных и детектив брали показания у меня, отца и соседей, выглянувших из своих номеров.

— Его ограбили? — спросил один из жильцов.

Вместо ответа патрульный указал на стол, где лежали вещи, обнаруженные в карманах Марселина, — среди них была пятидолларовая купюра и немного мелочи.

— А где тогда часы?

— Какие часы? — спросил следователь.

Все заговорили разом: рассказали, что карманные часы из чистого золота были важнейшей частью номера старого клоуна и что, даже разорившись, он ни за что не хотел с ними расстаться.

Детектив посмотрел на качающих головой патрульных, затем на отца. Отец посмотрел на меня.

— Дачес, — сказал он, положив руку мне на плечо, — это очень важно. Я задам тебе вопрос, а ты мне честно ответишь. Когда ты зашел к Марселину, ты видел его часы?

Я молча покачал головой.

— Может, ты нашел их на полу и поднял, чтобы не разбились, — услужливо подсказал он.

— Нет, — ответил я, снова покачав головой. — Никаких часов я не видел.

С почти искренним сочувствием отец похлопал меня по плечу, повернулся к следователю и пожал плечами, — дескать, сделал все, что мог.

— Обыщите их, — сказал детектив.

Представьте мое удивление, когда патрульный велел мне вывернуть карманы, а там, в ворохе фантиков от жвачки, оказались золотые часы на длинной золотой цепочке.

«Представьте мое удивление», говорю я, потому что был удивлен. Поражен. Даже ошарашен. Целых две секунды.

Потом произошедшее обрело кристальную ясность. Папаша послал меня в холл, чтобы самому обыскать труп. А когда какой-то назойливый сосед сказал про часы, он положил руку мне на плечо и толкнул свою речь, чтобы подсунуть их мне в карман прежде, чем его начнут досматривать.

— Эх, Дачес, — сказал он с безмерным разочарованием.

И часа не прошло, как я уже был в полиции. Я несовершеннолетний, проступок первый — были неплохие шансы, что меня отпустят под опеку отца. Но, если учесть стоимость часов старого клоуна, преступление вовсе не было мелким воровством. Это было хищение в особо крупных размерах. Как на беду, вскрылись еще несколько случаев краж в отеле «Саншайн», и Фицци под присягой показал, что видел, как я выходил из дверей чужих номеров. Казалось бы — куда хуже, но органы опеки обнаружили (к бесконечному изумлению папаши), что я уже пять лет не появлялся в школе. Когда я предстал перед судом, отец был вынужден признать, что он, много и тяжело работающий вдовец, оказался не в состоянии уберечь меня от тлетворного влияния дешевых кабаков. Все сошлись на том, что до восемнадцатилетия меня для моего же блага необходимо поместить для перевоспитания в колонию для несовершеннолетних нарушителей.

Как только судья озвучил вердикт, отец спросил, нельзя ли ему сказать несколько слов в наставление своему непутевому сыну прежде, чем меня уведут. Судья согласился — скорее всего, он предполагал, что отец отведет меня в сторонку и все будет быстро. Вместо этого папаша заложил большие пальцы за подтяжки, выкатил грудь вперед и обратился к судье, приставу, галерке и стенографистке. Особенно к стенографистке!

— Сын мой, — начал он, ни к кому конкретно не обращаясь, — мы расстаемся, но благословение мое останется с тобой. Помни мои наставления, пока меня не будет рядом: будь прост, но не опускайся до пошлости. Будь внимателен к каждому и помни, что молчание — золото. Прислушивайся к чужому неодобрению, но сам других не суди. И прежде всего: будь честен с собой и верен себе. Потому что тогда неизбежно — как день неизбежно приходит за ночью — будешь честен с другими. Прощай, сын мой. Прощай.

А когда меня уводили, этот старый лис в самом деле пустил слезу.

— Ужасно, — сказала Сара.

И по лицу ее было видно, что она говорит всерьез. В нем читались сочувствие, отвращение и желание защитить. Чувствовалось, что какой бы несчастной ее жизнь ни была, мамой она станет замечательной.

— Все нормально, — сказал я, стараясь ее успокоить. — В Салине было не так уж и плохо. Кормили три раза в день, и матрас был. И, не попади я туда, не встретил бы вашего брата.

Когда я вместе с Сарой подошел к раковине, чтобы помыть стакан, она поблагодарила и улыбнулась мне своей теплой улыбкой. Затем пожелала спокойной ночи и хотела было уйти, но я позвал ее:

— Сестра Сара.

Она обернулась и вопросительно взглянула на меня. Затем с тем же тихим удивлением смотрела, как я достаю из ее кармана коричневый пузырек.

— Поверьте, лучше от этого не станет, — сказал я.

Когда она ушла, я спрятал пузырек за баночки с приправами и почувствовал, что совершил второй хороший поступок за сегодня.

Четыре

Вулли