Шоссе Линкольна

Вулли считал, что со своих двенадцати ответственно подходит к вычеркиванию пунктов из Списка, но нынешним вечером по пути в цирк на него снизошло что-то вроде озарения. Пять поколений семьи Уолкотт — манхэттенцев — бережно передавали Список потомкам, однако почему-то ни одна из достопримечательностей Нью-Йорка в него не попала. И хотя Вулли послушно посетил Букингемский дворец, «Ла Скала» и Эйфелеву башню, он ни разу — никогда в жизни — не проезжал по Бруклинскому мосту.

Вулли вырос в Верхнем Вест-Сайде, и в поездках по этому мосту не было необходимости. До Адирондакских гор, до Лонг-Айленда и до старых добрых школ-пансионов на севере Новой Англии добирались по мостам Куинсборо или Трайборо. Поэтому, когда Дачес провез их по Бродвею и обогнул Ратушу, Вулли, поняв, что они приближаются к Бруклинскому мосту и очевидно собираются по нему проехать, ощутил ликование.

«До чего же грандиозное строение, — думал он. — Эти одухотворенные опоры, так похожие на опоры собора, эти тросы, взмывающие в небо. Что за шедевр инженерного искусства — тем более что построили его в тысяча восемьсот каком-то году, и с тех пор по нему с одного берега на другой каждый день проезжают тысячи людей. Бруклинский мост, без всяких сомнений, заслуживал места в Списке. Уж точно не меньше, чем Эйфелева башня — сделали ее в то же время из того же материала, но она еще никуда не перевезла ни единого человека».

«Прогляд», — решил Вулли.

Прямо как у Кейтлин с картинами.

Когда они с семьей были в Лувре и Уффици, Кейтлин с подобострастием вглядывалась в каждую из вывешенных на стенах картин в позолоченных рамах. Они переходили от галереи к галерее, и она все время шикала на Вулли и настойчиво указывала на какой-нибудь портрет или пейзаж, которым ему полагалось молча любоваться. Но самое смешное в том, что их дом на Восемьдесят шестой улице тоже был под завязку забит портретами и пейзажами в позолоченных рамах. Как и бабушкин дом. И тем не менее за все детство Вулли ни разу не видел, чтобы сестра остановилась полюбоваться хотя бы одной из них. Поэтому Вулли называл это проглядом. Она проглядела все картины, несмотря на то что они находились прямо у нее перед глазами. Поэтому, наверное, манхэттенцы, передавшие ему Список, забыли включить в него хотя бы одну нью-йоркскую достопримечательность. Тут Вулли задумался о том, что еще они проглядели.

А потом.

А потом!

Два часа спустя они во второй раз за вечер ехали по Бруклинскому мосту, и Билли вдруг замолчал на полуслове и указал вдаль.

— Смотрите! — воскликнул он. — Эмпайр-стейт-билдинг!

«Вот чему точно самое место в Списке», — подумал Вулли. Самое высокое здание в мире. Настолько высокое, что в его макушку однажды даже врезался самолет. И тем не менее, хотя оно и стоит в самом центре Манхэттена, Вулли ни разу — никогда в жизни — не бывал внутри.

Можно было подумать, что предложение Дачеса заехать туда с визитом к профессору Абернэти Вулли воспримет с восторгом — как с восторгом думал о поездке по Бруклинскому мосту. Но ему вдруг стало тревожно. И тревогу эту рождали не мысли о подъеме в стратосферу в крошечной лифтовой кабинке, а голос Дачеса. Вулли уже слышал этот тон. От трех директоров, двух священников и мужа сестры по имени «Деннис». Так всегда говорят люди, которым не терпится вывести тебя из заблуждения.

Время от времени — так это представлялось Вулли — в самый обычный будний день, случается, что на тебя нисходит озарение. Скажем, сейчас середина августа, ты покачиваешься в лодке посреди озера, стрекозы легко скользят над водой, и вдруг тебе в голову приходит мысль: «И почему это летние каникулы не продлят до двадцать первого сентября?» В конце концов, как весна продолжается до летнего солнцестояния, так и лето заканчивается только после осеннего равноденствия — это всем известно. И только посмотрите, как беззаботно живут люди во время каникул. И не только дети, но и взрослые: с каким удовольствием они играют по утрам в теннис, купаются в полдень и пьют джин-тоник ровно в шесть вечера. Мир, без всяких сомнений, стал бы гораздо счастливее, если бы летние каникулы повсеместно продлили до осеннего равноденствия.

Так вот, выбирать, с кем делиться подобными озарениями, стоит крайне внимательно. Потому что стоит только некоторым людям — вроде директора школы, или священника, или «Денниса», мужа сестры, — прослышать о них, как они тут же воображают: их моральный долг состоит в том, чтобы усадить тебя перед собой и вывести из заблуждения. Укажут тебе на высокое кресло перед своим столом и объяснят не только, что мысль твоя ошибочна, но и как ты вырастешь над собой, если сам это признаешь. Именно таким тоном Дачес теперь обратился к Билли — тоном, за которым следовало развенчание иллюзии.

Можете представить себе, какое удовлетворение, и даже ликование, ощутил Вулли, когда они, поднявшись на самый пятьдесят пятый этаж, протащившись через все коридоры, приглядевшись к каждой табличке, кроме двух последних, подошли наконец к той, где было написано: «Профессор Абакус Абернэти, мангуст, доктор наук, ну и пр.»