Шоссе Линкольна

— Друг, — ответил Таунхаус, не оборачиваясь.

— Ну и дружелюбное же место эта Салина.

На этот раз Таунхаус обернулся.

— Помолчи, Морис.

Не сразу, но Морис всё же отвел взгляд и по обыкновению кисло уставился вдаль. Веселый же покачал головой.

— Пойдем прогуляемся, — сказал Таунхаус Эммету.

Поначалу шли молча: Эммет чувствовал, что Таунхаусу не хочется начинать разговор рядом с мальчишками, так что и сам не говорил ничего, пока они не свернули за угол.

— Ты как будто и не удивился, — сказал Эммет.

— Не удивился. Дачес был здесь вчера.

Эммет кивнул.

— Когда я услышал, что он поехал в Гарлем, то понял, что к тебе. Чего он хотел?

— Чтобы я его ударил.

Эммет остановился и повернулся к Таунхаусу — Таунхаус остановился и повернулся к нему. Они стояли лицом к лицу и не произносили ни слова. Воспитание и цвет кожи у них были разные, а склад ума один.

— Он хотел, чтобы ты его ударил?

Ответил Таунхаус тихо, словно хотел сохранить это между ними, хотя рядом не было никого, кто мог бы его услышать.

— Да, этого он и хотел, Эммет. Взял себе в голову, что должен мне что-то — из-за того случая с Акерли, и что, если я ему врежу пару раз, мы будем квиты.

— И что ты сделал?

— Ударил его.

Эммет посмотрел на него с удивлением.

— Он не оставил мне выбора. Сказал, что приехал сюда, только чтобы сравнять счет — ясно было, что не уедет, пока своего не добьется. Я ударил его, но он потребовал ударить снова. Так два раза. Все три в лицо — прямо там, у крыльца, перед мальчишками, — а он даже кулаков не сжал.

Эммет отвел взгляд от Таунхауса и задумался. Пять дней назад он так же сравнял собственный счет, так же дал избить себя и не защищался. Эммет не верил в приметы. Не боялся черных кошек, не отыскивал четырехлистный клевер. Но эти три удара на глазах у свидетелей показались ему дурным предзнаменованием. Впрочем, это ничего не меняло.

Эммет снова посмотрел на Таунхауса.

— Он не сказал, где остановился?

— Нет.

— Не сказал, куда едет?

Таунхаус ответил не сразу.

— Нет, — он покачал головой. — Но слушай, Эммет, если ты думаешь найти Дачеса, знай: не один ты его ищешь.

— В смысле?

— Вчера вечером приезжали двое полицейских.

— Из-за того, что они с Вулли сбежали?

— Возможно. Они не сказали. Но Дачес им точно больше интересен, чем Вулли. И сдается мне, тут нечто посерьезнее, чем охота на детишек, удравших через забор.

— Спасибо, что сказал.

— Ага. Но, прежде чем ты уйдешь, хочу тебе кое-что показать — тебе понравится.

Они прошли восемь кварталов и оказались на улице, скорее принадлежавшей латиносам, чем черным. Прямо на тротуаре трое мужчин играли в домино, из приемника доносилась латиноамериканская танцевальная музыка, чуть дальше по улице была бакалейная лавочка. Таунхаус остановился напротив автомастерской.

— Та самая?

— Да, это она.

Мастерская принадлежала мужчине по фамилии Гонсалес, который после войны переехал с юга Калифорнии в Нью-Йорк с женой и двумя сыновьями — близнецами, известными в округе как Пико и Пако. С четырнадцати лет отец заставлял их после школы работать в мастерской: очищать инструменты, подметать пол, выносить мусор — чтобы поняли, каково зарабатывать деньги честным трудом. Пако и Пико урок усвоили. И в семнадцать, когда им поручили закрывать мастерскую по выходным, развернули собственный бизнес.

Большинство машин попадали в мастерскую с поскрипывающим крылом или царапинами на дверце, но в целом были в рабочем состоянии. Так что по субботам братья стали за пару баксов в час сдавать машины напрокат местным ребятам. В шестнадцать лет Таунхаус позвал на свидание девушку по имени Кларисса — главную красавицу одиннадцатого класса. Она согласилась, Таунхаус занял у брата пять баксов и взял у близнецов машину.

Он собирался устроить небольшой пикник у мавзолея Гранта: встать там под вязами и любоваться Гудзоном. Но по воле случая единственной свободной машиной в ту ночь оказался «бьюик скайларк» с откидным верхом и хромированными деталями. Выглядел он настолько роскошно, что было бы преступлением посадить такую девушку, как Кларисса, на переднее сиденье и весь вечер смотреть на толкачи и баржи. Вместо этого Таунхаус опустил верх, включил радио и прокатил возлюбленную по Сто двадцать пятой улице.

— Это надо было видеть, — сказал Таунхаус однажды ночью в Салине, когда они с Эмметом лежали в темноте на своих койках. — Я в своем праздничном воскресном костюме, почти такого же синего цвета, как машина, Кларисса в ярко-желтом платье с вырезом на полспины. Этот «скайларк» разгонялся с нуля до шестидесяти миль за четыре секунды, но я ехал на двадцати, чтобы помахать всем знакомым — да и незнакомым тоже. Ехали по Сто двадцать пятой мимо всех этих модников у гостиницы «Тереза», и театра «Аполло», и джаз-клуба «У Шоумена»; у Бродвея я разворачивался и ехал обратно. На каждом круге Кларисса придвигалась все ближе, пока ближе стало уже некуда.

В конце концов Кларисса сама предложила поехать к мавзолею Гранта и встать под вязами — там они и пользовались укрытием теней, пока их не осветили фары патрульной машины.