Шоссе энтузиастов

кому-то же ведь надо жить не так...»

Но сколько б ни внушал себе я это,

твердя:

«Судьба у каждого своя

мне не забыть,

что есть мальчишка где-то,

что он добьется большего, чем я,

1955

У ДНЕПРА

Совсем недавно рассвело,

и было тихо-тихо,

когда приехал я в село

Большая Лепетиха.

Дышало утро у Днепра

и пристанью смоленой,

и дымом дальнего костра,

и рыбою соленой,

Я побродил по тишине,

полюбовался ивами

и переулок,

нужный мне,

пошел

искать по имени.

Плутая долго невпопад,

на улицы в обиде,

я шел,

и вдруг

увидел сад.

и сад

меня

увидел.

Цветы цвели, как на подбор.

плоды

свисали

ядрами,

и растерявшийся забор

проламывали яблони.

Дом не был виден,

лишь окно

откуда-то блестело,

как будто в воздухе оно

среди листвы висело.

Калитку узкую вьюнок

опутал беззастенчиво...

Я позвонил,

и на звонок

из веток

вышла

женщина.

Ключи качались на бедре

с побрякиванием сонным,

и вишню влажную в ведре

она несла с наклоном.

Сказала:

«Слушаю я вас.."

А я не мог ни слова

из-за ее зеленых глаз

и губ ее лиловых,

Я бормотал:

«Да я,

да вот...»

и что-то про природу...

«Ах, да —

мне нужен садовод,

да, да -

я к садоводу...»

«Вы так бы сразу.

Муж в саду.

Все возится с черешней.

Сейчас я вал: его найду.

Вы. видимо, нездешний?

Москвич?

Ну, значит, мы друзья -

ведь я в Москве училась.

Мечтала там остаться я,

да вот не получилось...

А вы —

зачем вы в нашу глушь?

Дивиться местным лужам?

Простите —

вам ведь нужен муж...

Ну что ж, иду за мужем...»

Я все аллеи обошел

с ним за беседой долгой.

Он был усталый и большой

и, вероятно, добрый.

То там показывал,

то тут

он, равнодушно якобы,

как добросовестно растут

его плоды и ягоды.

Он был немного даже вял,

но, изменясь мгновенно,

сказал:

«А этот сорт назвал

я в честь жены —

Еленой».

И с гордой нежностью мужской,

на миг закрывши веки,

погладил яблоко рукой,

ого не стронув с ветки.

Увидел я,

как за него

он бережно берется,

и стало страшно оттого,

что вдруг оно сорвется...

Все было шорохом полно

и сумерками теплыми.

Мы пили темное вино

под яблонями темными.

Была хозяйка чуть пьяна —

«Ну как оно —

вишневое?»

А я-то знал,

зачем она

надела платье новое.

Хотел не знать и пил вино -

ну как так?

Разве можно...

Но подхватило,

повело

упрямо и тревожно.

Я был вниманьем окружен,

едва давал ответы,

а мне она:

* «Вот патефон.

Что заводить?

Вот это!»

Не мы неслись по саду,

нет, —

в себя

втянувши

силой,

из тени

в белый лунный свет

круженье

нас

вносило.

И в том круженье не скользя,

осмысленно и грозно

летели

плечи

и глаза,

и волосы,

и звезды...

Был муж доволен и смущен.

Сидел себе,

помалкивал.

То налегал на рыбу он,

то вилкой

в такт

помахивал.

Потом я,

трезво не вполне,

в саду улечься выдумал.

Была охапка сена мне

хозяевами выдана.

Я лег.

Молчали небеса,

сосредоточась мглисто.

Остановились голоса.

Остановились листья.

На хатах не были слышны

соломенные крыши.

Настолько тихой тишины

я никогда не слышал.

Глубок был сон плодов и трав. .

Вдруг зашуршало сено.

Колени смуглые обняв,

Елена рядом села.

«Что -

мой приход ваш сон прервал?»

и, руки сжав до хруста,

вздохнула:

«Вот и кончен бал.

и как-то пусто,

пусто...

Вам тоже -

вижу по глаз а м ?

Ах, нет?

Я очень рада...

Ну а теперь, пожалуй,

нам

поцеловаться надо?

Не стоит, —

хоть и есть расчет -

все лучшее внезапно.

Счастливый вы.

На пароход

и —

поплывете завтра.

А я в пример любой жене

вся —

верность и смиренье -

из яблок,

посвященных мне.

начну варить варенье.

Уйти?

Да нет.

не хватит сил.

Мой муж хороший,

милый...

Ну хоть бы раз мне изменил,

тогда бы легче было.

Нет,

здесь нс жизнь,

а так...

житье.

Простите —

помешала...»

И платье белое се

меж яблонь прошуршало...

Совсем недавно рассвело,

и было тихо-тихо,

когда я покидал село

Большая Лепетиха.

Я думал, —

как неправы в том

мы,

говоря пристрастно,

что жизнь нс там,

где мы живем,

а в некоем пространстве.

Ворчим на ход житья-бытья,

а не ворчать могли бы.

Что о других?

Да ведь и я

сюда

за жизнью прибыл.

А по услышанным словам -

чего здесь ждать успеха!-

педь жизнь, по ним,

скорое там,

откуда я приехал...

Я шел задумчиво.

и вот,

к Днепру

спустившись

кручами,

взбежал па шумный пароход

по мостику скрипучему.

Народу было,

что людей,

на верхних,

нижних палубах.

Дивчине плачущей своей

махал плечистый парубок.

Кричал ей:

«Брось ты ерунду!»

и пел:

«Не плачь, Маруся, .

служить я в армию иду

и скоро я вернусь!»

Вот пароход пошел,

пошел,

могучий голое пробуя,

а по бортам

окрестных се\

дымки курились добрые.

И всюду

с разною судьбой

любили и служили,

и всюду жизнь была собой,

и всюду

люди жили ..

1955

Я буду сильным,

буду.

Я отведу

беду.

Близкое -

забуду.

В далекое —

войду.

Вот белые телята,

вот избы у ручья...

Держась за вентилятор,

на крыше еду я.

Кричит мне что-то тетя,

За взрывом взрыв гремит.

На бреющем полете

проходит «Месссршмит».

Не поднимаю взгляда.

Лежу,

глаза смежив.

Одно мне в жизни надо, -

чтоб я остался жив...

***

Но вот я, не убитый,

на десять лет иной,

иду с большой обидой

от женщины одной.

Плохое,

злое слово

я слышу, как в бреду,

но чувствую,

что снова

я завтра к ней приду.

Быть может, ждет награда,

а может, и беда.

Одно мне в жизни надо,

чтоб я услышал:

«Да»...

Я буду сильным,

буду.

Отдам себя суду.

Далекое —

забуду.

В близкое —

войду.

Нет,

я годам не сдался,

а победил года.

Я и в живых остался,

я и услышал:

«Да».

Но дам ли я

немнимый

большой отдарок свой

за то, что я — любимый,

за то, что я — живой?!

1955

РАЗДУМЬЯ В ПУТИ