Шхуна «Мальва»

— Там, — Саша махнул в сторону моря. — Так, значит, и вы, Христо Юрьевич? А как же кофейня? Штиммер? А я всегда думал... Как же так, Христо Юрьевич? Как это все получилось?..

— Так нужно было, Саша. Но ты мне расскажи о Юре. Все расскажи. Здоров он?

— Ранен Юра, Христо Юрьевич.

Саша увидел, как смуглое лицо грека сразу побледнело и веки над глазами часто-часто задрожали.

— Не опасно, Христо Юрьевич, — поспешил успокоить его Саша. — Уже поправляется.

Саша чувствовал себя так, точно гора свалилась с его плеч. И ничуть не удивлялся, что ему так легко. Теперь Юрка станет ему еще дороже и ближе. Он и раньше любил своего друга, но сознание, что его отец — чужой человек, притупляло хорошее чувство. Саше было больно, будто Христо Юрьевич — его родной отец...

— Ты правду говоришь, Саша, что Юра поправляется? — В глазах у Христо Юрьевича продолжала оставаться тревога, и он смотрел на Сашу выжидающе. Ты ничего от меня не скрываешь?

— Нет, ничего.

Саша достал газетные лоскутки и, передавая их Христо Юрьевичу, сказал:

— От Краева. И еще он поручил узнать все, что касается братишки Ивана Глыбы. Вы можете о нем рассказать?

Только мгновение назад на губах грека была улыбка, и вот уже нет ее, снова в глазах тревога, боль. И Саша понял: с Ленькой дела плохи, и Христо Юрьевич все знает.

Да, Христо Юрьевич все знал о Леньке. В гестапо был свой человек, и, хотя он ничем не мог помочь мальчишке, сведения у него были полные и он передавал их Христо Юрьевичу.

Что же случилось с Ленькой после того, как его схватили в тот день на берегу?

*

Моренц, когда Штиммер привел к нему мальчика, так обрадовался, точно раскрыл целую подпольную организацию. Два дня Леньку угощали конфетами и все спрашивали: где шхуна, где Иван Глыба.

Конфеты Ленька ел без всякого стеснения, а на вопросы отвечал совершенно естественно:

— Где Иван? Откуда ж мне знать... Ушел на шхуне в море, да так и нету.

На третий день Леньку выпустили и послали за ним человека, чтобы проследить, куда мальчишка пойдет. Но Ленька долго плутал по городу и к вечеру пошел к своему заколоченному дому, где уже давно никто не жил. Умостившись в сарае на соломе, он приготовился уснуть, но его снова схватили...

На этот раз Моренц решил выжать из Леньки нужные ему сведения другими путями. Привязав мальчика тонкими кожаными ремнями к столу, он сам принялся за экзекуцию. Через четверть часа Ленька потерял сознание, а когда очнулся и Моренц спросил у него, где его мать, мальчик простонал:

— Ушла в деревню за хлебом, да так и нету...

— А где шхуна? Где Иван, брат твой?

— Где шхуна? Ушла в море, да так и нету... И Иван на шхуне...

Моренц выходил из себя. Он, конечно, не был уверен, что этот мальчишка знает, где сейчас находится шхуна, но в том, что его мать, как и другие родственники рыбаков со шхуны, живет здесь, в городе, гестаповец не сомневался. Он смотрел на Леньку, на его выпирающие из-под изодранной кожи кости, на хрупкое, почта безжизненное тело и свирепо кричал Штиммеру по телефону:

— На кой черт вы притащили мне этот мешок с костями? Мальчишке осталось три дня жить, а вы подсунули его мне и думаете, что отделались. Я еще возьмусь за вас, Штиммер!

После этого Леньку ежедневно били два раза: утром и вечером. Рот у Леньки распух, и он не мог уже разговаривать.

Пожилой немецкий солдат, разносивший по камерам вонючую похлебку, украдкой вытирал мокрые от слез глаза: у него далеко в Саксонии тоже был вот такой же мальчуган, маленький Курт, о котором так тосковало отцовское сердце. Не дай господь, чтобы с Куртом случилось что-нибудь подобное! Разве Курт смог бы вынести такое?! Солдат крестился и уходил прочь от камеры, чтобы не слушать Ленькиных стонов.

А Леньке казалось иногда, что он уже умер. Или если не умер теперь, то умрет завтра. Как у него болело все тело! Стоило во сне случайно пошевельнуться — тысячи иголок впивались в тело. Ленька вскрикивал, протягивал в темноту руки, звал:

— Мама!

Но ему только казалось, что он зовет мать. Из его рта вырывалось бессвязное мычание.

— Чего ты, Ленька? — участливо спрашивали его.

Но Ленька уже молчал. И теперь лишь по прерывистому дыханию, похожему на всхлипывания, можно было догадаться, что в этом маленьком растерзанном теле еще теплится жизнь...

А на другой день мальчишку снова тащили к Моренцу, снова истязали, и он то терял сознание, то опять приходил в себя и механически повторял:

— Где шхуна? Не знаю, где шхуна... Ушла в море, да так и нету... Ивана тоже нету, на шхуне Иван...

Повторял даже тогда, когда у него не спрашивали...

— Что они решили сделать с мальчишкой, — говорил Христо Юрьевич, — не знаю. Боюсь, что не выдержит он. Освободить Леньку нет сейчас никакой возможности. Подкупить охрану мы даже не пытаемся: там стоят на часах такие головорезы, что...

Христо Юрьевич в отчаянии махнул рукой и замолчал. Саша спросил:

— Как же об этом рассказывать дяде Ивану?

— Всего говорить не надо. Скажешь, что не отпускают Леньку, а больше, мол, ничего неизвестно.

— А больше ничего не известно, — задумчиво повторил Саша.

*