Широкое течение

сали, не ’выдерживали. Вы не бросите?

— Я не брошу.

Дмитрий Степанович смотрел в его юношески нежное

лицо со свежим румянцем на щеках, с непреклонным

взглядом зеленоватых немигающих глаз и упрямо сжа¬

тым ртом.

— Приходите завтра на занятия, — сказал Дмитрий

Степанович и привычным жестом разогнал усы по сто¬

ронам.

Антон поспешил уйти; пятясь к двери, пробормотал

неразборчиво:

— Спасибо, Дмитрий Степанович, спасибо, Анна

Евсеевна...

Выйдя из школы, Антон, не застегивая пальто, круп¬

но зашагал по улице. В стороне над высотным зданием

ярко сияли электрические лампы подъемного крана, по¬

хожего на клюв огромной птицы; огни над городом сли¬

вались в сплошное зарево; морозный ветер развевал полы

пальто, гасил и не мог загасить горячего румянца на ще¬

ках, блеска в глазах.

На другой день, перед концом работы, когда Фома

Прохорович отлучился от молота, Гришоня известил, по¬

дойдя к Антону и передвинув заслонку печи, чтобы пламя

не так палило и выло:

— Сегодня во дворце вечер отдыха. Пойдем? Будет

оч-чень интересно!

Антон отставил кочергу, снял рукавицы, протер глаза

и сказал со сдержанной радостью:

— Отгулялся я, Гришоня, хватит — впрягаюсь в воз.

Спрятав руки в рваные карманы спецовки, Гришоня

прицелился в него одним глазом.

— В качестве лебедя или щуки? — И, уткнув губы

ему в ухо, посоветовал, как по секрету: — Выбирай лебе¬

дя, все-таки заоблачные выси... — откинувшись, сморщил¬

ся и захохотал.

— В школу я поступил. Учиться буду.

— Знаю я вас, энтузиастов,— пренебрежительно мах¬

нул рукой Гришоня и сплюнул на горячую деталь — слю¬

на закипела и испарилась. — Все храбрые поначалу, а

потом в кусты. Я здесь два года, видел таких храбрецов!

И ты свернешь в кусты: веселиться любишь, кино лю¬

бишь, маскарады любишь, Люсю любишь, а она не даст

тебе учиться: встреть, проводи... Лучше и не начинай.

При упоминании о Люсе Антон помрачнел, и Гришоня

прочитал в выражении его лица, глаз ожесточенную ре¬

шимость.

— В образованные тоже, значит, подался... — сказал

он с ноткой осуждения и зависти; петушиная бойкость

исчезла, он сник, поскучнел, сделался как бы еще острее

и меньше ростом; он отодвинулся к молоту навстречу

Фоме Прохоровичу, сверкая засаленными штанами с

прорехами.

Узнав о решении нагревальщика, кузнец точно рас¬

цвел весь, одобрительно закивал Антону. Тот легко вы¬

махнул из печи белую, почти прозрачную, переливаю¬

щуюся и весело стреляющую искрами болванку, поднес и

положил ее на штамп. Фома Прохорович молодо встрях¬

нулся и с каким-то торжествующим гулом обрушил на

нее увесистую «бабу», бил и мял сталь, пропуская через

ручьи, как бы выжимая из нее живые багряные соки, и

сталь меркла, гасла, твердела, становилась иссиня-чер-

ной.

— Слежу за тобой, Антон, что ты и как!.. — кричал

кузнец вперемежку с ударами. — Вот... Хвалю! Гришоня

тоже вот... бойкий, но, как воробей, прыгает по верхуш¬

кам, по веточкам и щебечет. Глубины не вижу... Хочу,

чтобы ты кузнецом стал. Приглядывайся...

По окончании смены Антон против обыкновения не

задержался в цехе, а, сбросив спецовку и наскоро иску¬

павшись, убежал.

И вот он сидит в классе, за партой, где вырезано но¬

жом и закрашено чернилами имя «Лиля». Рядом с ним —

фрезеровщица Марина Барохта, стройная, высокая де¬

вушка с вызывающе смелым лицом: густые, сросшиеся на

переносице черные брови, продолговатые глаза с жарким,

непотухающим блеском, пышная, сбитая в одну сторону

черная грива волос, улыбка ослепляющая, а временами

злая; во всем ее облике что-то вдохновенное, неукроти¬

мое и ожесточенное. Но неуловимо, где-то в глазах, в

складке рта, таится горечь и печаль.

— Нагревальщик? — спросила она, познакомившись с

Антоном. — С Полутениным куете? Знаю. Получше бы

работать не мешало. Поковки шлете — дерешь, дерешь

их, ворох стружек навалишь, пока до сути доберешь¬

ся... — Снисходительно окинув его взглядом, едва примет¬

но улыбнулась. ¦—• Учиться отважились? Многие из ваших

разбегались, да мало кто прыгнуть смог — страшились

высоты, сворачивали.

— А я не сверну, — сказал Антон, как бы дразня ее.

Она с сомнением хмыкнула и отвернулась.

Прошел первый урок, второй, третий, начался четвер¬

тый... Заложив книгу пальцем, Дмитрий Степанович то

прохаживался возле доски с картой, то останавливался у

стола, и в классе монотонно звучал его сочный басок...

Постепенно веки Антона стали набухать, наливаться

свинцом — настолько отяжелели, что тянули всю голову

книзу; фигура учителя, расплываясь, неясно отдалялась

и уменьшалась, и откуда-то издалека просачивался сквозь

клейкий туман дремоты его рокочущий голос:

— Восточные славяне занимались земледелием... Лю¬

ди выжигали леса, корчевали корни деревьев, взрыхляли

почву... Гончарное производство, охота... — слышалось

Антону; он высоко поднимал брови, чтобы поддержать

веки, но они опять мучительно-сладко слипались.

Изредка Дмитрий Степанович умолкал и поверх ро¬

говых очков скользил взглядом по рядам учеников, по

их лицам, вдумчивым и утомленным, полным спокойного

осмысленного внимания, замечал на партах усталые от

работы руки с карандашом в загрубелых пальцах; мно¬

гие из этих взрослых работящих людей — отцы семейств;