Шеломянь

— Прости, — Владимиру было сложно сказать такое, тем более не человеку, а настоящей нежити. Но сказать это было необходимо, проситель обязан задушить гордыню. — Прости, я забылся…

— Пустое, — пророкотал Храпуня. — Бабья обида — что комариный помет, кому это интересно! Посмотри лучше, княжич, что мы тебе привезли!

— Мы… — с новой обидой заметила кикимора. — Тащила-то все я одна!

— Тащила, — не стал спорить домовой, — но тайник-то я нашел!

Кузнец и княжич с недоумением глядели на выяснение семейных отношений. Да и куда смотреть-то? У домового с кикиморой были пустые руки, да и за их спинами не видать котомок или узелков.

Княжичу было интересно, что же решил передать ему Храпуня, поскольку дары домового были редкостью даже в народных легендах. Когда о них все же рассказывалось, то подарок обычно расписывался в самых восторженных словах, а везунчик, получивший его, мог изменить свою жизнь к лучшему.

— Цыть, жаба болотная! — разошелся между тем домовой.

Кикимора ойкнула и сжалась, словно в ожидании удара.

— То-то, — удовлетворенно заметил Храпуня. — А то все я да я — а я? То-то!

Домовой расправил густые усы и гордо распрямился, как воин после долгого и победного сражения. Заблестевшими от удовольствия глазками он обвел княжича и кузнеца, безмолвно призывая их в свидетели своего триумфа.

И не стоит скептически ухмыляться, дорогие мои. Да, это триумф! Речь шла о том, кто в доме хозяин, кикимора или?.. Оказалось, что — или. Да и правда, что же тут уточнять. В доме хозяин один. Домовой.

— Тайничок я нашел, — сообщил Храпуня значительно. — Интересный такой тайничок. Дело так было. Прошлым летом, на Купалу, ребята меня позвали на речку… э-э-э… вечерять. Да… В общем, там я и уснул, у кувшинчика. Да… А время-то шло к полуночи. И вот, просыпаюсь я от холода и неудобства, а уж во рту… такой вот кисель прокисший или что-то вроде… Да. Сую я под себя руку; надо же узнать, что в бок тычется! И тут — мать моя, была ли ты на свете! Спал-то я на папоротнике, он, родимец, и зацвел, подо мной прямо! У меня весь кисель из рота прямо в подпузье и ухнул! Да…

— Папоротник не цветет, — заметил княжич. — Сказки…

— Ага, сказки, — обиделся домовой. — Я сам — сказка!.. Говорю ведь, зацвел, родимец, и пестиком так и тычется в меня, будто хочет чего. Я его сразу в кулачок и тянуть! А он упирается, словно там, в земле, у него не тоненькие корешки, а руки с когтями. Но я-то сильнее, мужчина как-никак!

— Славный ты мой, — ласково пропела кикимора.

— Словом, вытащил я его и думаю, ну а дальше-то что? Говаривали, что тому, у кого такой цветок есть, любой клад откроется. Но видеть сокрытое он будет лишь до того часа, когда заберет один из кладов, а после дар уйдет. И вижу я — как светильники зажигаются в ночи, и много их так… как вшей на нищем, скажем. И чую — это все клады, и поди попробуй узнай, какой из них богатый, а где просто собачка кость закопала на черный день и забыла про это. Тоже ведь — клад…

Рассказывая, домовой гримасничал, пытаясь показать все эмоции, обуревавшие его в то время. Он то замирал на месте, то начинал прыгать по наковальне, изображая свои действия. Владимиру это напоминало скоморошьи представления, и воспринимать происходящее серьезно не получалось.

— Терпел я, в общем, два дня и три ночи. Дивно, сколько же всего спрятано в земле-матушке. У городских ворот есть места, где ночами я видел целые поляны, светившиеся на местах зарытых в землю сокровищ. Наверно, купцы при въезде в Путивль приберегали часть выручки, но с городом ведь как — войти просто, а вот выйти целым или хоть живым… Я уж веточки ставил, где пятен было особенно много. Только потом все забыл, где и чего ставил…

— Все потому, что скрывал, тайну все хранил, — это опять влезла кикимора. — Нет, чтобы близкому существу все рассказать, все бы запомнили, все бы выкопали!

— Молчи уж лучше, — отмахнулся домовой. — Короче, на третью ночь я решился. У рва, который опоясывает монастырь, заметил я большое пятно. А чернецы, известное дело, на богатство жаднее, чем Ярило на женщин. И решил я, что игумен припас собирает на черный день. Был я раз в их соборе, на вино позарился, говорили, что сладкое оно, а оно —дрянь!.. Игумен проповедь говорил, что, мол, Богу надо дать свое, а людям — свое. Я и порешил, что домовому тоже бы надо своего не упустить, открылся вот ей, чтобы пора довалась моей удаче…

— Скажи лучше, чтобы носильщика не искать!

Лисья мордочка кикиморы растянулась в ехидной улыбке, остренький красный язычок скользнул по тонким губам.

— Чего ж его искать, — степенно заметил Храпуня. — Он же долю потребует. Короче, к полуночи мы и пошли. Заступ взяли, чтобы сподручней было землю рыхлить…

— Какой заступ? — с подозрением спросил Кий.

— Чего уж тут, — затараторил домовой. — Жалко стало, что ли? Все равно он у тебя ржавел.

— И ручка гнилая была, — пожаловалась кикимора.

— А ножичек сапожный вам не был нужен? — с интересом спросил Кий.

— Ножичек? Какой? Этот?.. Уже нет, не нужен, благодарствуем!..

— А может…