Шейх и звездочет

— Не ты саквояж стащил, так кто? — пытал грозного одноклассника Шаих, не обращая внимания на внимательного грызуна своих ногтей по соседству. Шаих допрашивал Жбана и не очень верил в его чистосердечное признание, больше надеялся вытрясти хотя бы незначительную мелочь, которая могла бы намекнуть, помогла б подтвердить подозрения относительно Гайнана. Чересчур уж неприкрыто и нагло ставит себя отчим. Как так можно без тени естественной для него осторожности хвастать вещественными доказательствами разных махинаций, прямого жульничества, грабежа, в открытую трепаться о каких-то темных делах в прошлом. В открытую-то он, конечно, в открытую трепался... Но без свидетелей. Но так же, без свидетелей, из него должно нести еще при ком-нибудь, не только же при неперевариваемом пасынке. Обязательно. И в первую голову он должен был пооткровенничать с человеком, себе приблизительно подобным, и непременно за выпивкой. И Жбан тут не последняя кандидатура.

Жбан вяло отмахивался, отмахивался от наскоков однокашника, да и что-то непредусмотренно вдруг лопнуло у него внутри. Сперва он, вроде, издалека пошел, вроде бы даже, из другой степи. Он принялся вдруг лить помои на Пичугу, на этого, по его словам, химика, который ловко химичит за спиной ближнего. И плевать теперь он хотел на него с колокольни. Шишка на ровном месте выискался! Не боится он больше его, шантажиста дешевого, хрена моржового.

— Поглядим, что тяжельче — кулак мой или язык его поганый! Подловил, видите ли, фраер, будто сам этим втихаря не занимался!

— Чем? — оторопел от потока странной самоутвердительной брани Шаих. — Чего ты несешь?

— Чего, чего... А то! — вскочил на свои короткие балясины Жбан и, приглушив голос, процедил отчетливо: — А то, что саквояж у Пичуги.

— У Пичуги?

— Ес ай ду, желтый саквояж у сэра Пичугина. Это его, профессорского сынка, афера. А все шишки на меня свалить решили. Нашли дурака. Из-за какой-то сараюшки... Я просто так, под общий шумок нацелился, а вышло...

Точно цепь незримой радиосхемы замкнулась: Пичуга — коллекционер открыток — саквояж с открытками — попытки выменять их у Николая Сергеевича, купить, заполучить любым путем... Схема четкая, можно штепсель в розетку втыкать.

Жбан харкнул на пол, растер башмаком.

— Ох уж, эти Пичужки мне! Одна в душу опорожнилась, другой взялся из души моей веревки вить. Шиш с маслом! Жбан вам не чурбан, у него тоже гордость своя имеется.

Шаих слушал и не слушал. Он размышлял о разделе имущества Николая Сергеевича. Одному — иконы, другому — монеты, третьему — саквояж. Но как его Пичуга взял? Об этом он, перебив бурные разглагольствования, и спросил Жбана.

— Ты прям, что прокурор, — сбавил пыл Анатолий Жбанов.

— Если бы... — вздохнул Шаих.

— Хочешь сказать, что не подсадная утка?

— Под стражей я, как и ты, — сказал Шаих и хотел добавить: «Не знаю лишь, за что», но промолчал.

Жбан с сомнением сузил свои желто-зеленые глазки, пригляделся к однокласснику в тусклом свете чуть живой лампочки и раскатисто, на всю камеру заржал, ткнув пальцем в доски второго яруса, так, что храпящий перестал храпеть, а грызущий ногти вытащил изо рта лапу:

— Тогда, Шейх багдадский, твое место здесь.

Глава двенадцатая

48. Вторник — день тяжелый

Во вторник Гайнан Субаев вернулся с работы раньше обычного, еще до обеда, и по-зверски злой. Во-первых, разболелся зуб, верхний левый клык. Во-вторых, тигр съел приготовленное для продажи налево мясо...

Случилось это после завтрака в буфете цирка. Завскладом притащил к себе в каптерку огузок говядины, но вдруг от подгнившего и слегка шатающегеся зуба шибанула в голову, как током, острая боль. Проклятый сладкий кофе! Упал на диван, поджал ноги да так как-то незаметно и прикорнул. Проснулся от ощущения, будто кто-то его обнюхивает. Своим шестым безотказным чувством Гайнан почуял недоброе, но не вскочил, не вылупил зенки, а лишь чуток размежил один, левый глаз, которому было сподручнее глянуть в опасную сторону, и ужаснулся: в его колено тыкался мордой тигр по кличке «Малыш», самый крупный зверюга из аттракциона «Усатые, полосатые — уссурийские». Каким образом выбрался из клетки, как вошел в каптерку, дверь которой открывалась наружу и была, кажется, запертой? Завскладом перестал дышать, он умер, вымер каждой своей клеткой для тигра, и сердце застыло, и кровь в жилах, вроде б, остановилась. Уссурийскому гостю не захотелось человеческой мертвечины, и он, отвернувшись, пошел по комнате. Говядинка в корыте была свежая, только что с мясокомбината. Хищник заурчал, зачавкал... Гайнан услышал из-под себя запах дерьма, и это неожиданное обстоятельство придало испугу новую силу: вдруг тигр обратит внимание. Тигр, будто услышал его мысли, приблизился, повел носом, недовольно фыркнул, и уж в провале памяти было, как Малыш удалился, как сам, на скорую руку подмывшись, убежал в какой-то нервной горячке к чертям собачьим.