Щит и Меч Сталинграда

«Ошеломленные, растерянные, мы не сводили глаз с наших штабных карт — нанесенные на них жирные красные линии и стрелы обозначали направление многочисленных ударов противника, его обходные маневры, участки прорывов. При всех наших предчувствиях мы и в мыслях не допускали такой катастрофы! Штабные схемы очень скоро обрели плоть и кровь в рассказах и донесениях непосредственных участников событий. С севера и запада в Песковатку — еще недавно тихую степную балку, где размещался наш штаб, вливался захлестнувший нас поток беспорядочно отступавших с севера и запада частей...»

Наши радисты перехватывали, записывали, а сотрудники УНКВД и военной контрразведки расшифровывали ежедневно по нескольку панических радиопризывов из штаба Паулюса в штаб армий «Б», в «волчье логово» в Восточной Пруссии и Бергоф, где находились ставки Гитлера и ОКВ. Паулюс со своим штабом крайне тревожился создавшимся положением, просил помощи, в том числе и помощи военно-воздушных сил Германии.

«Вам налажено снабжение по воздуху»,— ответил в «котел» начальник штаба люфтваффе генерал Яшонек после заверений Геринга, что его авиация сумеет обеспечить армию Паулюса всем необходимым и ежедневно будет доставлять в «котел» до 500 тонн грузов.

Обещание Геринга доставлять воздухом окруженной группировке все необходимое, в первую очередь продукты питания и боеприпасы с горючим, оставалось благодаря смелым и решительным действиям советской авиации лишь пустым обещанием.

В дни, предшествующие победному завершению великой битвы на Волге, мне приходилось участвовать в допросах многих, пленных. В ноябре—декабре 1942 года пленные были иными, нежели спустя месяц, в конце января 1943 года. На допросах они вели себя еще не виновато-униженно и не отрешенно.

Помню офицера вермахта, члена нацистской партии с 1936 года. На вопросы чекистов он отвечал без помощи переводчика, так как довольно сносно владел русским языком.

— Русский язык мне почти родной,— чуть скривившись и держа на весу обмороженную руку, сказал пленный.— Да, не удивляйтесь. Я родился в Запорожской области, откуда уехал в Германию еще в 1929 году. Записывайте: мне нечего скрывать, особенно сейчас... Служил зондерфюрером отдела при штабе 71-го моторизованного гренадерского полка 29-й дивизии, которая, как вам известно, входит в состав 6-й армии,— он помолчал, косо посмотрел на сотрудника нашего управления, который вел протокол допроса.— Удивлены моей откровенностью? Она объясняется просто: после войны мои близкие, быть может, узнают, как кончил счеты с жизнью их Генрих. Ведь я буду расстрелян, так?

— Это решаем не мы, а военный трибунал, суд,— ответили пленному.

— Но наши газеты не устают повторять, что русские расстреливают всех пленных без разбора и без суда!

— В лживости геббельсовской пропаганды вы сможете удостовериться на собственной судьбе. Повторяю: мы не расстреливаем пленных. Виновных в злодеяниях передаем строгому суду. Если вы не принимали участия в расправах над советскими пленными и мирными жителями, то будете дожидаться конца войны в лагере для военнопленных.

Пленный смотрел на следователя не отрываясь. Ему, видимо, очень хотелось поверить услышанным словам. Но глубоко вкоренившаяся в его сознание нацистская пропаганда не давала этого сделать.

— Продолжайте!