Шабашка Глеба Богдышева

— А черт его знает?.. Повелось как-то с детства: «Зина, Зина…» А «мамой» он свекровь зовет. Она с ним сидела, пока я техникум кончала… Да мне все равно. Лишь бы уважали…

— Значит, с двумя детьми доучивалась?

— Так вышло. Завтра опять помазать?

— Ага, — кивнул Глеб. — Ну я пошел.

Первым встает Глеб, вернее, просыпается. Без будильника. Проснувшись, Глеб никуда не спешит. Понять, почему в нем ничего за ночь не скапливается, никто не может. В особенности завидует Билов, который два раза в ночь плетется полусонный в конец коридора. Глеб свою тайну — почему — не открывает.

«Может, ты соленое на ночь ешь?» — допытывается Билов. «Глупости хоть не говори временно…» — лениво отмахивается Глеб.

Глеб спит теперь на полу, и на полу ему удобнее: ничего не скрипит. Шарит по полу покурить и, накинув для тишины на голову одеяло, чиркает спичкой. Просыпается он, как и спит, одетый в рубашку и брезентовые шаровары. Конечно, Глеб слегка преет от такого спанья и в этом даже признается, когда товарищи ворчат, что Глеб таким образом обовшивеет. Иногда Глеб раздевается, но чаще — ему лень.

Глеб проснулся, закурил и поглядел на потолок: долго ли ему осталось жить? Над Глебом в потолке глубокая трещина. Часть штукатурки, прилегающей к трещине, уже отпала, но и теперь еще над головой Глеба висит здоровый шмат, вздрагивающий от живущих наверху студентов.

«Еще денек повисит, — решил Глеб и отвел от потолка внимание. — Как там у Зиночки ушки, интересно?.. Прорабом крутится… И дома — мало чего есть: шифоньер, тахта да кровать… И туалет снаружи… Женщине-то холодно зимой… А музыку любит — аккордеон завела… Может, мужний… Развелись… А чего? Пил — чего еще… А старший-то шпанит, поди, почем зря… Хотя у ней не пошпанишь — деловая… Деловая», — подумал еще раз Глеб и вспомнил, что так и не написал матери.

…Зазвонил будильник. Шесть. Глеб громко зевнул.

— И чего тут такая вонища?! Получше комнату не нашли? — Васька поморщился. Морщился он так каждое утро.

В умывальник полетел один Васька. Остальные умываются в коровнике: в умывальнике утром давка — студенты набегают.

Втроем без Васьки они поплелись в столовую, молча, врастяжку, невеселые… Билов успел-таки простыть, и видно было, что ему неможется. Глеб по восточному способу обложил его под рубахой газетами, чтобы пот впитывали, и на перемену газет взял пук целый. Утром зябко. Юля шагал мрачно, натянув вязаную шапочку до самых бровей. Его с детства приучили бояться простуды, и он часто студился. Мама — санитарный врач на мясокомбинате — все собиралась ввести холодные обтирания, да так и не смогла улучить момент между простудами. Студиться и болеть Юля перестал на шабашках. На шабашках вообще мало кто болеет: сколько болел, столько и недополучил. Лучше не болеть — выгоднее.

— …И чего я поехал? — бормотал Билов, пряча руки в рукава свитера. — Надо было с Ракомболем морскую капусту ехать собирать, по паре кусков сняли бы…

Глеб взглянул на него с сожалением, открыл было рот что-то сказать, но закрыл, не сказавши. Глеб шел, не прикрываясь от ветра: просвежался, набирал запасу на дневное пекло. Глеб единственный из всех взял с собой телогрейку и по утрам, когда холодно, блаженствовал.

— …И не заплатят, наверное… — бормотал Билов. — Пролетим…

— Скорее всего, — согласился Глеб. — Но могут и заплатить. Как сделаем, как понравится. Это тебе не на дудке дудеть… Только нудить-то зачем?.. Ты вот понаблюдай за собой. Сейчас ты голодный и занедужил временно — потому и канючишь, а покушаешь — повеселеешь. Проследи…

Васька нагнал их у самой столовой, чистенький, приглаженный, и одеколоном от него доносит.

Ел Васька, как всегда, долго, внимательно пережевывая и молча. Глеб прихлебывал чаек и наставлял Билова:

— …Вот у меня мать… Баба деревенская, а мозгов… Отец после войны в гору пошел. Без образования. А она ему: иди учиться. И погнала в Москву на дневное. А сама с нами с тремя в Ногинске осталась. Синьку в Москве добудет где-нибудь, а в Ногинске сбудет на базаре. И тянула пять лет. А потом двадцать лет по загранкам ковры копила… Шах ей ручку целовал!.. Баба!.. А ты? Институт бросил. Сонька ребенка второго захотела, пожалуйста. Третьего? Пожалуйста. Хорошо у вас обе матери — кандидаты — прокормят, а помрут?..

Васька доел, и все поднялись из-за стола, затопали к выходу.

— А сам-то ты? — спросил Билов, щепочкой ковыряя в зубах. — Сам-то на что живешь?

— Я-а?! — Глеб взглянул на него как на убогого и даже заговорил складно: — Да я столько денег за свою жизнь заработал — тебе и не снилось. Я на четвертом курсе уже два авторских имел… по лазерам. И оба внедрены. Васька соврать не даст… Вась!

Васька нехотя кивнул.

— …за внедрение — деньги хорошие, — продолжал Глеб. — На Севере четыре года плавал начальником научной группы. Там полярки, харчи бесплатные… В министерстве потом служил. Двести пятьдесят плюс премия. И все матери отдавал, она же мне и покушать, и то-се, мол… А потом это… «Волгу» отцову грузинам продал задорого… Дай закурить, Юль, кончились…

Васька вдруг остановился.

— Кто шуршит? Я с ума, что ли, схожу?!