Северо-Запад

– Знаешь, Феликс… – тонким детским голоском, каким официантка называет блюда дня, – не все хотят жить обычной маленькой жизнью, к которой ты гребешь в своей лодке. Мне нравится моя огненная река. А когда придет время уходить, я собираюсь без колебания спрыгнуть с моей лодки-одиночки в огонь, чтобы он пожрал меня. Я не боюсь. Я никогда не боялась. Большинство людей боится – ты прекрасно знаешь. Но я не похожа на большинство. Ты никогда ничего для меня не делал, мне этого и не нужно.

– Ничего для тебя не делал? Когда ты лежала на этой крыше, пускала слюну и закатывала глаза до затылка, кто был здесь, кто совал пальцы…

Крылья ноздрей Анни вспорхнули, лицо приобрело жесткое выражение.

– Феликс, что у тебя за патологическая потребность быть хорошим парнем? Это такая скука. Правда, с тобой было веселее, когда ты выступал в роли моего дилера. Тебе не нужно спасать мою жизнь. И ничью другую. С нами все в порядке. Нам не нужно, чтобы ты прискакивал на белом коне. Ты ничей не спаситель.

Они говорили довольно тихо, но клали руки друг на друга и убирали их все с большим и большим неистовством, и Феликс понял: вот оно и происходит, в самом плохом варианте, жуткая сцена, после которой он несколько месяцев сюда не заглядывал; и, странное дело, он точно знал, что такое – быть в этот момент на месте Анни (он много раз был в роли Анни, с матерью, с другими женщинами), и чем яснее он понимал это, тем больше ему хотелось бежать от нее, словно поражение, потерпленное таким образом, каким она терпела его сейчас, похоже на вирус, и остается только сетовать на способ, которым ты его подхватил.

– Ты ведешь себя так, будто между нами есть отношения, но это никакие не отношения. У меня есть отношения, и я пришел к тебе, чтобы сказать об этом. Но это? Это даже не говно, это ничто, это…

– Боже мой, еще одно отвратительное слово! Избавь меня, господи, от «отношений»!

Горя желанием уйти, Феликс разыграл то, что считал своей козырной картой.

– Тебе сорок с чем-то. Посмотри на себя. Ты продолжаешь так жить. Я хочу иметь детей. Я хочу жить дальше.

Анни выдавила из себя подобие смеха.

– Ты хочешь сказать «иметь еще детей», так? Или ты принадлежишь к счастливым оптимистам, которые думают, что каждые семь лет, после регенерации клеток, они становятся новыми людьми – начинают жизнь с чистой страницы, забывают, кому причинили боль, что было раньше. Теперь настало время для моих новых отношений.

– Я ухожу, – сказал Феликс и пошел прочь.

– Какое лживое, глупое слово – «отношения». Для людей, у которых кишка тонка, чтобы жить, у кого нет воображения, чтобы заполнить дней лет наших – семьдесят лет[37] чем-нибудь другим, кроме…

Феликс знал: лучше ему не встревать, он уже выкатил все свои козыри, к тому же она все равно играла сама с собой. Когда она впадала в такое состояние, то могла спорить с вешалкой, со шваброй. И откуда он мог знать, сколько она приняла еще до его прихода? Он отвернулся, открыл чердачную дверь и спустился в квартиру, но она потащилась за ним.

– Значит, так теперь люди себя ведут, да? Когда не могут придумать ничего получше. Ни политики, ни идей, ни яиц. Женись. А я выше всего этого. Давно уже. Тысячи лет. Эта идея – будто все твое счастье в том другом человеке. Идея счастья! Я нахожусь в другом плане сознания, дорогой. У меня больше яиц, чем может себе представить твоя философия. Я в девятнадцать была обручена. Я была обручена в двадцать три, прямо сейчас я могла бы плесневеть в каком-нибудь хемпширском замке, обивать и переобивать диваны с каким-нибудь бароном в идеальной бесполой гармонии. Чем и занимаются мои соплеменники. А твои плодят детей в таких количествах, которых не могут себе позволить и прокормить. Я уверена, все это совершенно восхитительно, но меня вычеркни из этого ебаного списка!

В коридоре между ее спальней и гостиной Феликс развернулся и ухватил ее запястья. Его трясло. До этого мгновения он не понимал, чего хочет. Не того, чтобы она потерпела поражение, а чтобы перестала существовать.

– Тебе повезло, Феликс, ты считаешь жизнь легкой штукой. Тебе повезло, что ты счастлив, что ты знаешь, как быть счастливым, что ты хороший парень и хочешь, чтобы все были счастливыми и добрыми, потому что ты сам такой, чтобы всем жилось легко, потому что тебе живется легко. Тебе никогда не приходило в голову, что некоторые вовсе не считают жизнь такой уже легкой штукой, какой считаешь ее ты?

Она посмотрела на него торжествующим взглядом. Он наблюдал за ее кокаиновой челюстью[38], пережевыванием пустоты.

– Моя жизнь? Моя жизнь легкая?

– Я не сказала, что легкая. Я сказала, ты ее считаешь легкой. Это разные вещи. Вот почему мне нравится балет: он для всех труден. Феликс, отпусти, мне больно.

Феликс отпустил ее запястья. Если прикасаться друг к другу так долго, даже в ярости, то ярость сникает, и они оба смягчились, понизили голоса, отвернулись.

– Я стою у тебя поперек дороги. Хорошо. Никто не претерпел вреда. И под этим я, конечно, имею в виду, что никто не претерпел ничего иного, кроме вреда.