Северо-Запад

Косматые кроны деревьев наверху. Живые изгороди гораздо выше заборов. Каждая трещинка в асфальте, каждый древесный корень. То, как солнце обжигает рекламу колоды карт в честь победы на баскетбольном чемпионате девяносто восьмого года. Стены перед еврейской и мусульманской школами стали выше. Вывеску «Таверна Килбурн» перекрасили: золотые буквы на блестящем черном фоне. Если он поспешит, то доберется до дому даже раньше ее. Лечь в чистой комнате, в хорошем месте. Притянуть к себе ее тело. Начать все заново, с чистого листа.

Перед «Таверной» Феликс увидел Хайфана и Келли, евших картошку с подноса за выносным столиком; оба окончили школу в один год с ним – он лысый, она по-прежнему прекрасно выглядит. Феликс для смеха хлопнул ладонью по ладони Хайфана, поцеловал Келли в щеку, стащил кусочек картошки и, словно танцуя, пошел дальше. «Ты чего такой счастливый?» – крикнула ему вслед Келли, и Феликс, не поворачиваясь, прокричал в ответ: «Любовь, малышка, Л. Ю. Б. О. В. Ь. ЛЮБОВЬ!» Он изобразил развалистую сутенерскую походку и, исчезая плавно за углом, порадовался смеху. Никто не видел, как позади «Таверны» он столкнулся с серыми помойными баками. Он удержался на ногах, опершись рукой о новую заднюю дверь «Таверны», причудливое цветное стекло и латунные ручки. Деревянные полы, где прежде лежали ковры, настоящая еда вместо чипсов и шкварок. Почти шесть фунтов за стакан вина! Джеки не узнала бы. Может быть, сейчас она стала бы одним из тех изгнанников, кого ремонт выставил из паба на ступеньки букмекерской конторы с банкой «Особого» пива в руке. Может быть, она и не была такой уж плохой. С Ллойдом невозможно понять, где правда, а где чистый яд. Феликс заглянул через окно внутрь: в углу не стало полукабинета с диванами, обитыми бархатом. Того, где он сидел с сестрами, шесть маленьких ножек даже не доставали до пола; они серьезно слушали прощальную речь Джеки. Встретила какого-то нового мужчину, который дал ей ощущение свободы. Белый, жил в Саутгемптоне. В семь лет разве поймешь? Он не знал, что свобода – это нечто такое, что можно чувствовать. Он думал, что свобода – это просто то, что у тебя есть. Он не знал, где Саутгемптон. Он любил отца и не хотел уезжать, чтобы жить с незнакомым белым мужчиной. И только когда разговор почти закончился, Феликс понял, что она вовсе не просит его ехать в Саутгемптон. Два года спустя она появилась в Лондоне со смуглым младенцем. Она оставила Девона Ллойду и уехала – бог знает куда. Туда, куда уехала.

На Альберт-роуд Феликс пристроился за высокой девушкой в красных джинсах в обтяжку и черной майке на бретельках. У девушки были широкие плечи и квадратное туловище. Мышц у нее было побольше, чем у Феликса, и на ходу эти мышцы работали все вместе, плавно и согласованно, словно руки были прикреплены к спине, к ягодицам и бедрам. Ничуть не похоже на Грейс – Грейс ниже, округлее и мягче. Эта женщина могла подхватить Феликса, пробежать с ним всю дорогу до дома и поставить там на порог, как ребенка. Ее пальцы были унизаны множеством дешевых серебряных колец, усыпанных зелеными камешками, а на одном предплечье виднелась татуировка в виде цветка с длинным извивающимся стеблем. Ее пятки пересохли и потрескались. Из-под воротника майки торчал ярлычок. Не засунуть ли этот ярлычок на место? Струйка пота текла с ее уха по шее, на позвоночник, сползала вниз по отчетливой ложбинке между мышцами правой и левой половины спины. Зазвонил ее телефон. Он ответила, назвала кого-то деткой. Повернула направо. Другая жизнь.

Феликс почувствовал, как кто-то больно вдавил два пальца ему в спину.

– Деньги. Телефон. Живо.

Они подошли справа и слева. Капюшоны подняты, но лица видны. Та самая парочка из вагона. Не намного выше его. И не сильно шире в плечах. Шел седьмой час.

– ЖИВО.

Его принялись толкать, бить кулаками. Он посмотрел на их лица: тот, что сквернословил, был совсем мальчишкой, другой, молчавший, был ближе к Феликсу по возрасту, слишком взрослый для таких глупостей. У него были пепельные руки, как у Феликса, и такой же тускловатый глянец на лице. По его щеке тянулся шрам. Он показался местным, знакомым. Феликс попытался развернуться, но они вернули его в прежнее положение. Он выплюнул длинное изощренное ругательство и посмотрел направо: за четыре дома от него высокая девица вставила ключ в замок и вошла внутрь.

– Слушайте, я ничего вам не дам. Ничего!

Он вдруг оказался на земле. Поднялся на колени, услышал голос одного из них:

– В метро был такой большой человек. А тут совсем небольшой человек.

Вместо страха Феликса вдруг охватила жалость; он помнил времена, когда только это и имело значение: быть большим человеком. Он сунул руку в карман. Пусть возьмут телефон. Пусть они возьмут единственную двадцатку из его кармана, если уж на то пошло. Его не раз грабили, и он знал правила. Когда он был помоложе, это могло ранить его «я»; теперь прежние ярость и унижение прошли – пусть берут все. Все, что для него имело значение, находилось в другом месте. Он попытался рассмеяться, отдавая им свои жалкие ценности.