Северо-Запад

Он ухватил мышиный хвостик зубами и потянул. Тампон легко выскользнул. На белом полу он казался мертвым красным зверьком. Он повернулся обратно и вошел в нее языком. Ему казалось, что он неистово прокладывает через что-то тоннель в надежде выйти с другой стороны. Во рту он чувствовал металлический привкус, и когда пять минут спустя отпрянул, чтобы глотнуть воздуха, ему представилось кровавое кольцо вокруг его рта. На самом деле на его коже осталась только капелька. Он слизнул ее. Остальное свершилось быстро. Они давно приспособились друг к другу, знали привычные позиции. Стоя на коленях лицами к распростершемуся под ними городу, они быстро пришли к приятным, надежно разделенным финалам, которые стали некоторым разочарованием по сравнению с предыдущими пятью минутами, когда казалось возможным полностью исчезнуть головой вперед в другом человеке.

Потом он лежал на ней, чувствуя неприятную потную близость и прикидывая, когда правила вежливости позволят подняться. Он не стал долго ждать. Перекатился на спину. Она перебросила волосы на одну сторону и положила голову ему на грудь. Они проводили взглядом вертолет на пути в Ковент-Гарден.

– Извини, – сказал Феликс.

– За что?

Феликс взял джинсы, надел.

– Ты все еще принимаешь эту свою фигню?

Он увидел, как на ее лице мелькнула ярость, а еще какой сдержанной и рассеянной она стала, когда открывала пачку сигарет, вытаскивала одну, закуривала, мрачно улыбалась, смеялась.

– Нет необходимости. Больше шансов угодить под удар молнии. Кровь все еще течет, но поверь мне: колодец почти пуст. Природа, головорез. Уничтожитель! Кстати говоря, дорогой братец Джеймс собирается отвести меня в Вулси на празднование нашего общего одряхления – он звонил вчера по телефону, разговаривал, как будто так все и должно быть. Можно подумать, что мы с ним каждый день говорим. Просто смешно. Но я подыграла, сказала: «Привет, близняшка!» Он предлагает праздничный ланч в честь нашего дня рождения – обрати внимание: наш день рождения в октябре, – и я ему говорю, отлично, но я-то прекрасно знаю, что у него на уме: он хочет, чтобы я подписала эту гребаную бумагу на право собственности, чтобы он мог все продать без моего участия. Он, похоже, не понимает, что, какие бы мысли ни возникали в его голове, часть этого места принадлежит мне, и одному богу известно, сколько он уже отдал под залог, чтобы дать образование своим крошкам, наверняка все заложил, там уже и пенса не осталось, а мы все знаем, что он хотел проглотить меня в материнском чреве, но, боюсь, ему это не удалось, и пока наша матушка жива, я, ей-богу, не понимаю, зачем это продавать, куда она пойдет, если продать? И кто будет за это платить. Такой уход стоит денег. Но он всегда был такой: Джеймс всегда действовал так, будто он единственный ребенок, а меня вообще не существует. Знаешь, как они с отцом называли меня за спиной? Последыш. Ну, выпьем еще? Как-то душно.

Она снова легла на живот. Она поцеловала его в шею над футболкой. Он запустил пальцы ей в волосы.

– Тебе, вероятно, все же стоит принять таблетку – которую ты принимаешь после. На всякий случай.

– Я не хочу от тебя никаких детей, Феликс. Уверяю, я тут не сижу каждый вечер, как какая-нибудь трагическая падшая женщина, мечтая родить от тебя ребенка. – Она начала выписывать восьмерку ногтем на его животе. Движение казалось ленивым, но ноготь она вдавливала с силой. – Ты, конечно, понимаешь, что если бы было наоборот, то имелся бы закон, настоящий закон: Джон против Джен в Верховном суде. И Джон доказывал бы, что Джен по доброй воле трахала его пять лет, прежде чем без предупреждения бросить на закате его детородного возраста и завести шашни с бабником двадцати четырех лет с елдаком длиной с мое предплечье. И суд выносил бы приговор в пользу Джона. Каждый раз. Джен должна была возместить ущерб. Огромную сумму. И отсидеть шесть месяцев в тюрьме. Нет, девять. Поэтическая справедливость. И ты бы не смог…

– Знаешь, что? Мне пора.

Он убрал ее голову со своей груди, опустил футболку на живот, встал. Она села, скрестила руки на груди. Посмотрела в сторону реки.

– Да, так чего ты не идешь?

Он наклонился, чтобы поцеловать ее на прощание, но она, как ребенок, отдернула голову в сторону.

– Ну зачем ты так? Мне нужно бежать – вот и все дела.

Феликс почувствовал, что чего-то не хватает, опустил взгляд, увидел: ширинка у него расстегнута. Он дернул наверх молнию. И сообразил, что сказал и сделал совершенно противоположное тому, что собирался сказать и сделать с того момента, как вошел в ее дверь.

– Прости, – сказал он.

– Нет нужды извиняться. Я в порядке. В следующий раз приводи свою подружку Грейс. Мне нравятся здравые. Они гораздо живее. Я нахожу, что большинство людей пребывает в полувегетативном состоянии.

– Правда, прости. – Феликс поцеловал ее в лоб.

Он двинулся к чердачной двери, но через секунду услышал шаги у себя за спиной, увидел мелькание халата, несколько шелковых ласточек на крыле, потом рука ухватила его за плечо.