Северный Удел

Первым, чуть оторвавшись, бежал кучерявый высокий мужчина, толстощекий, в свободной накидке и широких панталонах. Складки панталон хлопали как маленькие крылья, мялся прижатый к груди портфель, бледно-оранжевые с примесью сини жилки горели беспокойным факелом. За ним спешила старуха в темном платье, удивительно бодрая для своего возраста – развевались седые космы, болтался за спиной, зацепившись завязкой, кружевной чепец. За старухой поспевал молодой слуга в цветах нащекинской фамилии. Следом, высоко задирая ноги, неслись два подростка в лицейских куртках. А уже за ними пыхтела и торопилась основная масса – человек тридцать, обремененных сумками, мешками и саквояжами.

– И нам! – кричали они толстощекому в панталонах. – И нам место займите, Артемий Сергеевич! Будьте добры!

Артемий Сергеевич отмахивался на бегу.

Мимо нас с пехотинцем он пролетел экспрессом императорской почты на пару. В горле его клокотало, как в нагретом котле.

Мелькнули панталоны – пропали.

Толпа протащилась следом – старуха, нащекинский слуга, лицеисты, толстые пожилые купцы и советники, их супруги, их сестры, их дети, бабки и носильщики багажа.

– Нам четыре места, Артемий Сергеевич!

– Нам – три!

– Это что, два места на жену?

Я смотрел с горечью.

Фамилии бежали. Как тараканы при свете свечи. Кто куда, в дормезы, в дормезы, в дормезы. И по углам, по поместьям.

А мне, дураку, думалось, что кровь скажет свое слово.

Я двинулся дальше, к жилым комнатам и спальням правой стороны, надеясь найти матушку. Она уж точно никуда не собирается. Но Мари… Ей-то что здесь делать?

Темнело. Зыбкий пасмурный день наливался свинцом.

Выглянув в окно, я увидел, что с этого края сложено уже с десяток костров, цветники вытоптаны, статуи повалены, Лопатин гарцует на коне перед накрытой мешковиной подводой, рядом с ним – голубые мундиры жандармов.

От обыденного копошения крестьян и солдат – не лихорадочного, какого-то основательного, уверенного – у меня слегка отлегло от сердца.

Только бы к ночи не было дождя.

А так еще поборемся. Сколько тех пустокровников? Десяток? Два? Их же, наверное, тоже держать под контролем надо. Как бы не сорвались, как, возможно, Синицкий. А больше кто осмелится?

Навстречу мне шли отставшие – старик в заношенной шинели и бережно поддерживающая его женщина. Женщина была в темном платье с турнюром и короткой серой накидке. Шляпка с цветами. Черные перчатки. Жилки…

Жилки медно-розовые. Такие знакомые.

Откуда она здесь? Почему? Тоже искала защиты?

Я на секунду прирос к полу, застыл, словно под ружьями шахар-газизов. А затем (виноват, господин Терст) шагнул к ней:

– Катарина…

Женщина подняла на меня покрасневшие глаза. Тоненькая складка прочертила высокий лоб.

– Извините, – она грустно улыбнулась, – я должна вас помнить? Я никого не помню почти. Простите меня.

Старик остановился и, кажется от остановки, тут же преспокойно уснул. Седой, сутулый, с отвисшей губой.

– Катарина, – сказал я, уже понимая, что зря, зря шагнул, зря заговорил. Зря! Но так хотелось услышать ее голос, увидеть ее лицо. – Нас познакомили в Трешчине, на приеме у Журавлевых. Два года назад. Помните?

Катарина неуверенно качнула головой:

– Простите…

– Меня представил Игорь Баневин, – торопливо произнес я. – Он позволил мне провальсировать с вами два круга.

– А-а, – улыбка ее сделалась теплее, но ненадолго. – Игорь погиб, далеко, на юге. Его и похоронили там, в чужой земле… в Благодати…

– Катарина, – я коснулся ее плеча, – я был с ним тогда.

– Где? На границе? – Лицо женщины ожило, слабый румянец выступил на щеках. Она взяла мои ладони в свои. – Расскажите мне, как он… Пожалуйста…

В ее глазах было столько жалобной, готовой на все просительности, что я проклял себя, Терста, Жапугу и горячие ассамейские пески.

Мне показалось, что горе прибавило Катарине морщинок, и в лице ее проглядывает что-то старушечье. Кого мне за это высечь – себя?

Терпи, Бастель.

– Я виноват в его гибели.

– Вы?

Катарина отпустила мои руки. Я с усилием протолкнул воздух в горло:

– Была дуэль. Поручик Баневин попытался прекратить ее и спасти меня. Но второй дуэлянт…

Женщина вздрогнула:

– Он… Игорь умер сразу?

Я знал, что она хотела спросить на самом деле.

– Он помнил о вас. Он ушел в Благодать с вашим именем. На моих руках. Он звал вас в последние секунды.

– Звал! – горько вскрикнула Катарина и покачнулась.

– Катя? – ожил старик. – Катя, девочка, нам пора.

– Да-да, папенька, – опомнилась женщина, ловя его ищущую руку. – Мы сейчас спустимся, сядем и поедем к себе…

На меня она больше не обращала внимания.

Я проводил их взглядом – женщину в темном и старика в сером, Катарину Эске и ее отца.

– Все будет хорошо, – прошептал я.

Комнаты матушки были заперты.

Я хотел было поискать ее внизу, возможно, она спустилась к дормезам и наблюдает за бегством фамилий с балюстрады, но тут из дальних дверей высыпала новая толпа, в которой я заметил дядю Мувена.

– Дядя!

Дядя Мувен проскочил вперед, затем вернулся, скорбно кривя круглое лицо:

– Бастель, я бы рад остаться…

– Я вижу.